— Помню, как я полы мела… — Нюша улыбнулась, привстала с подушки: — По старому обычаю, свадебные гости, пытая терпение невесты, заставляли ее избу мести. Она метет, а они следом за нею сорят. Она подметет — они снова сорят и приговаривают: «Мети, мети, да из избы не выноси, а сгребай под лавку да клади в печь, чтобы дымом вынесло». Поглядели, как стряпаю, как прясть, вязать умею. А потом и говорят…

— Бабушка, а свитер мне скоро свяжешь? — шепнула Марийка.

— Ко дню рождения, сказано же… Так сватья-то и говорят…

— Чтоб с темным орнаментом, — попросила и одновременно как бы приказала Марийка.

— С темным, а то как же, — кивнула Нюша и снова за свою свадьбу: — Тогда и говорят: «Сведи бог вас и накорми нас!» Это, понимай, намек на угощенье.

— Интересно… Бабушка, а мне Петя транзистор дает в дорогу. С музыкой покачу, — весело зашептала Марийка.

Нюша потеряла мысль, смолкла.

— Счастливая ты, внучка… Дай бог всегда и всем так, — чуть погодя с грустинкой сказала она. — А моим ребятам не повезло. Не успели мы их обженить, хоть и невесты были.

— Каких ребят?

— Моих. Митю и Гришу, аль ты не знаешь? Твои родные дяди, ты племянницей им доводишься… доводилась бы, будь они живы. Да я, чай, рассказывала тебе о них.

Помолчали. Руки Марийки отогрелись, она вынула их из-под одеяла.

— Спасибо, бабушка. Ну, я пойду, надо чемодан опростать, в дорогу приготовить… Три дня — и я в Германии!

При этих словах сердце Нюши дрогнуло: Марийка скоро окажется там, где Митя и Гриша, где у них был последний взгляд, последний вздох… И эту дальнюю даль, которую так трудно и долго одолевали солдаты, внучка покроет, слышь, за три дня на поезде, легко и весело, с шумным транзистором в руках. В этом была какая-то несправедливость и вместе с тем радость за Марийкину судьбу, за благополучие нынешней жизни людей. Лишь на миг Нюша сейчас пожалела и упрекнула себя: почему она не сумела побывать в Германии сама, раз езды-то до нее всего три дня? Смелости не нашлось, да и дела не пускали. Теперь дел нет, а разве поедешь? Рассыплешься в дороге. Только и хватает сил сходить на кладбище, Пантелея Сидоровича, старика своего, навестить.

— Может, кого из знакомых там встретишь, — сказала Нюша, хотя думала о другом.

— Откуда же там знакомые? — удивилась Марийка.

— Да, верно. Откуда? — Нюша вздохнула, какая-то глуповато-извинительная улыбка сморщила ее лицо. Она заметила, что Марийка хочет уйти, и торопливо, сбивчиво заговорила: — Когда отъезжаешь-то?.. Я просила бы тебя, внученька… Ради бога, не смогла бы найти, разыскать в Германии могилки Гриши и Мити? А то ить не по-людски выйдет: съездить и не проведать.

Марийка пуще подивилась:

— Чудачка ты, бабушка… У нас маршрут. Как же я буду искать, кто меня пустит? Еще отстану от группы.

— Найти могилки можно, заимей желание, — робко настаивала Нюша, но голос ее поослаб, осекся. Она ждала от внучки иного ответа. — В похоронках, кои с фронта присланы, есть названья тех немецких мест.

— Даже не знаю, как быть, — растерянно мотнула головой Марийка.

— Германия-то не больно, говорят, велика… Будь сила, я пешком бы всю ее исходила, а нашла…

— Ну, хорошо, хорошо. Завтра похоронки посмотрим, на карте поищем.

— Верно, Мариечка, на карте… — оживляясь, подхватила Нюша.

— Хорошо, хорошо…

Марийка пошла в свою спальню. Эти «хорошо, хорошо» она сказала так, будто ее просили о пустяковом деле, исполнить которое можно без труда. Но сама-то Нюша понимала, как это не просто — отыскать в Германии безымянные могилы. И легкий тон Марийкиного голоса ей не понравился. Но обнадеживало само согласие внучки исполнить просьбу. Марийка, смышленая, бойкая, коль захочет, все пути найдет…

Нюша слышала, как за перегородкой мягко скрипнула кровать, Марийка зашуршала страницами. «Чем так-то забавляться, прочитала бы те бумаги…»

Нюша слезла с полатей, в темноте шагнула в угол прихожей, зажгла свет. Обшарпанный сундук, в котором хранились ее вещицы и всякие разные документы, Михаил давно запихнул под полати, чтобы он не портил вида комнат, уставленных современной мебелью. Она нырнула под полати, с трудом приоткрыла крышку сундука, вынула сумочку и прошла в горницу. Там было темно, и только в спальне внучки горел свет.

— Прости меня, Мариечка, христа ради. Я на минутку… Вот они бумаги… — заглянув в спальню, робко сказала Нюша.

Марийка отложила в сторону журнал с яркой обложкой и, позевывая, села в кровати. Нюша бережно подала ей сумочку. Она вытряхнула на подушку ворох старых бумаг.

Первой нашлась похоронка на Гришу. Марийка молча подержала на ладонях ветхий синеватый листок и сказала:

— А место гибели дяди Гриши тут не указано. Только номер воинской части, дата… Видишь: двадцатое марта 1945 года. А внизу подпись — майор К. Алябьев.