— Алеша! Мальчишка мой дорогой! — печально сказала Лариса и зажмурилась, сгоняя набежавшие слезы.

И как будто снова увидела его, окрыленного, и выжженную солнцем степь с древними сединами ковылей, и золотистые на закате стада сайгаков, и беловатые вспышки пыли, стрелявшей клубками из-под тысяч острых копытцев.

Радость в прошлом, а сейчас только вот этот смертоносный гул да бесконечная тревога за будущее, за жизнь детей. Все зависит от исхода войны! И снова звучит в памяти близкий басовитый и добрый голос: «Думать надо!»

— Вот еще наваждение! — сердито говорит Лариса, а в глазах, темных от волнения, лихорадочно блестящих после слез, вспыхивают ласковые огоньки.

Надев шинель и пилотку, Лариса вышла из землянки. Черный мрак окружил ее со всех сторон. Над степью и невидимым поселком дул холодный северный ветер, хлестал колючей пылью в лицо. Вблизи ни искры света. Огни дальних пожаров затянуты песчаным бураном, и, когда зрение освоилось с темнотой, они выступили еле заметными мутными пятнами.

— Какая разбойная ночь! — сказала женщина, захватывая рукой полы шинели, которые теребил, трепал ветер.

Он набросился на Ларису, как волкодав, толкая ее могучими лапами из стороны в сторону — хоть падай.

Лариса пригнулась, придерживая пилотку, и подумала:

«Куда же идти?» Ветер в самом деле как с цепи сорвался… Плохо сейчас и здоровым людям под открытым небом, а каково раненым или беженцам с маленькими детишками?! Но пусть лучше такой песчаный буран, чем бомбежка… В мятущейся тьме негромко гукнул паровоз. Лариса радостно обернулась — теперь можно было ориентироваться, — и сразу сквозь вой и свист ветра послышалось ровное «тук-тук, тук-тук». Работал движок операционной.

«Кажется, я волнуюсь. Вот новости! — подумала она, но иронии не получилось. — Да, сегодня я иду раньше времени потому, что мне хочется увидеть Аржанова, — сказал в ее душе правдивый и ясный голос. — Но зачем? Не ко времени и не к месту! О таком увлечении написать Алексею я не смогла бы!»

Но, несмотря на эти рассуждения, Фирсова продолжала шагать на стук движка, и теперь ей казалось, будто ее собственное сердце стучит на всю степь.

— Какая трагикомедия! — отчаявшись в собственном благоразумии, прошептала она, входя в полутемный тамбур.

Вид раненых, ожидавших очереди на операцию, сразу настроил молодого врача на серьезный лад. Она сняла шинель, надела халат и прошла в помещение операционной. Но странно, в такой большой комнате, где было столько предметов и столько людей, первое, на что натолкнулся ее взгляд, были глаза Аржанова.

Иван Иванович в этот момент готовился сделать обезболивание раненому, лежавшему перед ним на столе, и случайно взглянул на входившую. «Случайно ли?» Горячий румянец залил лицо Ларисы, и она, не поздоровавшись, прошла мимо.

«Вот уже не просто товарищеские отношения! — сказала она себе с упреком, начиная готовиться к работе. — Разве так можно? Словно девчонка семнадцатилетняя!»

«Я, кажется, обидел чем-то Ларису Петровну», — подумал огорченный Аржанов, который, сам того не сознавая, ждал ее прихода.

Но необычайное выражение лица молодой женщины, вдруг вспыхнувшего ярким румянцем, не ускользнуло от его внимания.

— Забыли о каймаке-то? — напомнил Хижняк, когда операция была закончена. — Наверно, уже стронулись с места наши знакомые. И то сказать: круглые сутки висит над головами, чертов сын. Завалит, закидает всю степь железом!

— В самом деле, как же мы без каймака-то?! — задумчиво отшутился Иван Иванович.

Теперь, когда приходилось забывать о сне и отдыхе, напоминание Хижняка о казачьем лакомстве могло звучать только шуткой…

— Извольте покушать! — сказал санитар, держа в руках поднос со стопками и бутербродами.

Иван Иванович взял кусок хлеба с маслом и сыром, нехотя стал жевать; глаза его при этом рассеянно блуждали по сторонам, но, увидев Фирсову, стоявшую у дальнего стола, он сразу оживился.

— А стопочку? — предложил подошедший Решетов, забирая свою порцию.

— Когда работаю, капли в рот не беру.

— При нынешней нагрузке не повредит, — серьезно возразил Решетов. — Не охмелеете же вы, этакий богатырь, от одного наперстка!

— Нет, конечно, но просто в горло не идет. — Иван Иванович не договорил, пристально глядя на приближавшуюся Фирсову.

Она шла, высоко держа голову, слегка сцепив ладони в резиновых перчатках, но и в походке ее была сегодня необычная живость.