В дверь позвонили.

Сердце у меня подпрыгнуло от радости. Вдруг это Адам пришел предложить мне свое сердце на блюдечке, а еще того лучше, на листе кувшинки. Но в глубине души я твердо знала, что это не он.

Снова позвонили, и я удивилась. Ведь никто не знает, что я тут живу, кроме моих домашних и самых близких друзей. А большинство друзей заняты сейчас своими мелкими детьми или маются с похмелья. Если только это не Амелия. Я знала, она поняла вчера по телефону, что я в печали, и я бы не удивилась, если бы она притащилась с двумя стаканами кофе и пакетом кексов, чтобы меня приободрить. Она уже не раз так делала. В дверь снова позвонили, и я, обнадеженная перспективой горячего кофе и сочувствия, отбросила одеяло и, не заботясь о том, как выгляжу, потащилась к двери. Распахнула ее, ожидая увидеть надежное плечо, в которое можно будет выплакать все мои беды, а вместо этого увидела Барри.

Он, кажется, удивился не меньше моего.

— Не думал, что ты здесь, — сказал он, оглядев меня с ног до головы.

Я поплотнее запахнула шерстяную кофту.

— Тогда чего названивал?

— Не знаю. Раз уж пришел, хотел убедиться, что тебя нет. — Он пожал плечами. Снова оглядел меня снизу доверху. Мой вид его явно не впечатлил. — Кошмарно выглядишь.

— Потому что кошмарно себя чувствую.

— Ну и поделом тебе, — язвительно сообщил он.

Я закатила глаза.

— Что тебе надо?

— Принес кое-какие твои вещи.

Похоже на предлог, чтобы прийти и снова начать меня изводить. Там небось старые телефонные счета, наушники и пустые коробочки от CD.

— Я знаю, тебе они нужны, — сказал он и развернул тряпку. Я увидела мамину шкатулку с драгоценностями.

И немедленно расплакалась, слезы потекли ручьем. Он растерялся и не знал что делать. Раньше он бы начал меня утешать, но теперь мы просто стояли как чужие. Два совершенно посторонних человека. Хотя посторонние нередко проявляют сочувствие, а тут я рыдала, а он на меня тупо смотрел.

— Спасибо тебе. — Я шмыгнула носом и попыталась успокоиться.

Взяла у него шкатулку, а он неловко переминался с ноги на ногу и не знал, куда девать руки. Наконец сунул их в карманы.

— Я также хотел сказать… — начал он.

— Нет, Барри, пожалуйста, не надо, — слабо запротестовала я. — Честное слово, я больше не могу слушать то, что ты хочешь мне сказать. Мне жаль, очень-очень жаль, жальче, чем ты можешь это себе вообразить, что я тебя обидела. Я поступила ужасно, но я не могу заставить себя любить тебя так, как ты того заслуживаешь. Мы с тобой не подходим друг другу, Барри. Я не знаю, как мне еще перед тобой извиниться, не знаю, что я еще могла бы сделать. Остаться? Чтобы мы оба были абсолютно несчастны? Господи… — Я яростно утерла слезы. — Барри, я знаю, что была неправа, прости меня. Прости. Ладно?

Он сглотнул, умолк на какое-то время, и я приготовилась к очередной порции оскорблений.

— Я хотел сказать… извини меня, — пробормотал он.

Этого я не ожидала.

— За что именно? — спросила я, не в силах сдержать злость. — За то, что расхреначил машину Джулии? За то, что снял деньги с нашего общего счета? Или за то, что оскорблял моих друзей? Да, Барри, я тебя обидела, я знаю, но я не втягивала в наши дрязги других людей.

Он отвернулся. Все его сожаления, похоже, испарились.

— Нет, не за это, — сердито ответил он. — Я не за это хотел извиниться. — Он снова обрел свой обычный тон. — Я хотел попросить прощения за ту голосовую почту, что тебе отправил. Мне не следовало этого говорить. Я был неправ.

Сердце у меня забилось: он явно имел в виду то сообщение, которого я не слышала, потому что Адам его стер.

— Какое, Барри? Их было так много.

Он кашлянул.

— То, которое про твою маму. Я зря это сказал. Но мне хотелось обидеть тебя побольнее. Я знаю, больше всего на свете ты боишься…

Он умолк, а я пыталась сообразить, о чем он. Последовала тяжелая пауза, и я все поняла, а заодно поняла, что с самого начала знала, в чем дело. Иногда ты одновременно и знаешь о чем-то и не знаешь.

— Ты сказал, что я покончу с собой, так же как моя мама? — дрожащим голосом спросила я.

Он решил, что правила приличия требуют изобразить, будто ему стыдно.

— Я хотел тебя обидеть.

— Тебе бы это удалось, — грустно кивнула я.

Значит, Адам знал, что моя мама покончила с собой, что в минуты мрачного отчаяния, когда мне говорили, что я очень похожа на свою мать, я спрашивала себя, а не слишком ли сильно я на нее похожа. Я поделилась этой тайной со своим мужем, и он решил использовать ее против меня, но теперь я знала, что ни за что бы не поступила так, как она. Мама всю жизнь страдала сильнейшей депрессией. Уже подростком она начала лечиться от нее и постоянно лежала в клиниках, а также посещала психотерапевта. Но в конце концов, не в силах побороть демонов, завладевших ее сознанием, покончила с собой, когда мне было четыре года. Она была тонкая, умная, поэтичная. И тот отрывок, который я читала на похоронах матери Амелии, а потом Дика Бэзила, написала она.

Я знала, как она умерла, мне это было известно с самого детства. И чем чаще мне говорили, что мы с ней очень похожи, тем сильнее меня это пугало. Но, повзрослев и отчасти разобравшись в том, что я собой представляю, я перестала этого бояться. Я поняла, что выбор есть и он может быть иным, чем у моей мамы.

— Как-то так… — Барри развернулся и вышел.

Я молча смотрела, как он идет по лестнице, и уже хотела закрыть за ним дверь, но он вдруг остановился и сказал:

— Ты была права насчет нас с тобой. Мы не были пылкими и романтичными, никуда не ходили, и это вряд ли изменилось бы. Не ржали вместе, как Джули и Джек, не ездили по всему миру, как Сара с Люком. Наверное, у нас бы не было четырех детей, как у Люси и Джона. — Он смиренно поднял руки. — Не знаю, Кристина, мне нравилось, как мы с тобой жили. Жаль, что тебе — нет. — Голос у него надломился, и я открыла дверь пошире, чтобы лучше его видеть. — Все последние месяцы я желал тебе зла, хотел, чтоб ты мучилась как в аду. А сегодня посмотрел, как тебе паршиво… и больше этого не хочу. Тебе даже хуже, чем мне. — Он помотал головой. — Если ты от меня ушла, потому что думала, что так будет лучше, значит, я чего-то недопонимал. Мне тебя жалко.