Он встретился с Клэр разок-другой в Лондоне, водил ее в ресторан, в кино. При расставании они небрежно обменивались поцелуем, но тем дело и ограничивалось. По-видимому, Клэр не свойственно торопиться. Она очень уверена в себе: точно знает не только чего хочет, но и когда можно будет протянуть руку и схватить то, что ей приглянулось.

С Мейзи он виделся чаще. О его поездке в Глемсфорд она явно не знала, и ему оставалось думать одно: что Клэр заставила родителей хранить молчание. А потом он на какое-то время избавился от обеих девушек разом: Мейзи уехала с Амандой на Багамские острова (они решили провести там начало зимы), а Клэр в полном одиночестве — на Мадейру. Тоби запретил себе думать о них и основательно засел за работу.

Тиллеру он сообщил, что хочет сделать Сен-Жюста темой докторской диссертации, и тот одобрил эту мысль; правда, узнав, сколько о нем уже написано, Тоби пришел в ужас.

Мать его между тем вся ушла в живопись. Теперь ее картины покупали довольно часто, и, по подсчетам Тоби, она успела выручить за них порядочную сумму. Спросить ее, сколько именно, он не мог: во всем, что касалось денег, она была так же щепетильна, как и он. Тоби просто отмечал про себя, что в доме то и дело появляется что-нибудь новое — новые занавески, новый фарфор, телевизор. Время от времени она покупала себе кое-что из одежды, но каждый раз примерно то же, что носила и раньше, вообще на фоне ее яркой индивидуальности любая вещь казалась незаметной. Отец явно был озадачен всеми этими приобретениями.

— Дора процветает, а? Не иначе как она раздобыла волшебную лампу — совсем как Аладдин из пантомимы. Стоит мне только заикнуться — хорошо бы, мол, иметь то-то или то-то, как она сразу же все покупает. Не скажу, чтобы мне такое дело было очень уж по душе, но ей это, по-видимому, доставляет удовольствие. Поговаривает даже о том, что я скоро смогу уйти на покой, если мне захочется. Но я сказал — нет, к чертям. Чем же тогда заняться такому человеку, как я?

Рождество они отпраздновали не роскошней обычного: миссис Робертс всегда любила этот праздник и умудрялась отложить деньги на покупку разных деликатесов. Но на этот раз у Тоби не было чувства, что он ее «объел начисто, не оставил ни кола, ни двора» [30] .

Под Новый год он поехал на субботу и воскресенье в Кембридж: хотелось поддержать связь с друзьями.

К его приезду Боб и Рита уже обосновались на Ленсфилд-роуд, за католической церковью, теперь они занимали половину дома. Поначалу Тоби показалось, что у них все хорошо. Рита была весела; они держали au pair [31] , молодую шведку, которая нянчила девочку, и у Риты были развязаны руки. Дом был убран со вкусом, пластиковые скатерки исчезли. Боб купил кое-какие изящные вещицы: хрустальные бокалы, два серебряных подсвечника, красивый столик-консоль. Как выяснилось, он стал разбираться в старине, и эти приобретения обошлись ему не слишком дорого. Подсвечники он купил в какой-то лавчонке на Рыночной площади.

— Грязные они были до ужаса, но в хороших руках любая вещь засверкает.

Потом он позвал Тоби посмотреть Эстеллу, ее сейчас как раз будут укладывать.

— Ну вот еще, Тоби помрет от скуки, — возразила Рита. Но Тоби пошел с ними.

Эстелла, только из ванночки, лежала на розовом полотенце у Ингрид на коленях и улыбалась им, словно солнце, показывая два зубика.

— Надо признать, она у нас не по возрасту смышленая, — объявила Рита, и в голосе у нее была нотка гордости.

— Скажешь тоже, — обиделся Боб. — Она же сущее чудо, черт подери.

— Вот хвастун! — И Рита рассыпалась игривым смешком.

Боб заблаговременно усвоил стиль жизни ученого мужа: перед обедом — белое вино в новых хрустальных бокалах, к обеду — неплохой кларет. Но сам обед был далеко не профессорский: запеченные в тесте куски говядины, а к ним соус, до того вязкий, что вилка прямо-таки стояла в нем. В обязанности Ингрид стряпня не входила, а Рита готовила кое-как. Шведка, простоватого вида девушка, обедала с ними вместе, она не поднимала глаз и упорно молчала, видимо не уверенная в своем английском.

Наконец обед был закончен и Ингрид поднялась к себе в комнату заниматься; вот тут-то, за кофе Рита вдруг спросила:

— А где же ваш приятель? Давно не видела его постной физиономии.

— Ты это о ком? — спросил Тоби, хотя прекрасно понимал, про кого она спрашивает.

— Об Эйдриане, о ком же еще? Он у нас сто лет не показывался.

— И у меня тоже. По-моему, он вообще уединился и ото всех скрывается.

— Рассказывай, рассказывай! Когда увидишь его, можешь передать, что мы по нем скучаем. Живчиком его не назовешь, но он действует на меня как-то успокаивающе, правда, Боб?

Боб промолчал.

Тоби решил, что Боб сейчас и сам попытается скрыться — удерет в лабораторию, но тот не уходил. В последнее время он приглядывал за Ритой — видимо, не столько из любви, сколько от беспокойства.

— Эйдриану надо было пойти на телевидение, я ему сколько раз говорила.

— Вот уж что нужно ему меньше всего, — возразил Тоби. — Он хочет тихой, уединенной жизни.

— А я — нет, — внезапно рассердилась Рита, — но мне все равно ее навязали. Даже на танцы нельзя сходить: Боб их ненавидит, а уж если пойдет танцевать, все ноги мне отдавит.