И вот он кидается от одного варианта к другому, не зная, на чем ему остановиться, в каком направлении двигаться. Написать мемуары? Честное и безыскусственное свидетельство очевидца? Или тщательно документированную историческую хронику? Или отважиться на то, чтобы попытаться создать настоящее художественное произведение — повесть?

Наконец, вопрос формулируется четко и ясно. Все промежуточные варианты отбрасываются, остается только два — край них, прямо противоположных, взаимоисключающих:

«1. Если возьму Чапая, личность исторически существовавшую, начдива 25, если возьму даты, возьму города, селенья, это уже будет не столько художественная вещь, повесть, сколько историческое (может быть, и живое) повествование.

2. Кой-какие даты и примеры взять, но не вязать себя этим в деталях. Даже и Чапая окрестить как-то по-иному, не надо действительно существовавших имен — это развяжет руки, даст возможность разыграться фантазии.

Об этих двух точках зрения беседовал с друзьями. Склоняются ко второй.

Признаться, мне она тоже ближе...»

Чем дальше шла работа, тем больше Фурманов склонялся ко второй точке зрения. И наконец эта вторая точка зрения победила.

Чапаев в его книге сохранил свое подлинное имя, он так и остался Чапаевым. Но этот фурмановский Чапаев, вероятно, уже довольно далеко ушел от своего реального прототипа. Как всегда бывает в художественном творчестве, в дело вмешалась писательская фантазия, выдумка. И в результате получился не «моментальный снимок», не фотографическая карточка, приложенная к анкете. Возник живой образ, индивидуальный, узнаваемый, неповторимый.

Писатель Виктор Шкловский в одной из своих книг рассказывал о том, как отмечалось столетие со дня гибели Пушкина. После митинга, после официальных речей был парад пушкинских героев. Проехали на тройках Пугачев со своими соратниками. Потом проехала в кибитке «капитанская дочка» — Маша Миронова.

«За кибиткой капитанской дочки ехал с пулеметом Чапаев.

Отряд осоавиахимовцев не мог представить себя без пулемета, а национальный праздник не мог обойтись без Чапаева.

Чапаев, — добавляет Шкловский, — ехал за Пугачевым, был сам на себя очень похож...»

Что это значит: сам на себя? На какого «себя» был похож этот самодеятельный Чапаев? На того ли «начдива 25», которого никто из участников праздника не видел? Или на героя фурмановского романа? Или, наконец, на артиста Бабочкина, сыгравшего Чапаева в кино? И что все-таки хотел сказать своей странной репликой Шкловский?

А хотел он сказать примерно то же, что сказал Горький о тыняновском Грибоедове. То есть:

— Не знаю, точно ли таким был настоящий, реальный Чапаев, каким изобразили его писатель Фурманов или артист Бабочкин. Но если даже и не был, то отныне и навсегда в нашем сознании он будет таким.

Как вы думаете, сколько на свете сюжетов?

Наверное, вопрос этот покажется вам не слишком осмысленным. Разве можно на него ответить? Это ведь все равно что спросить: сколько звезд на небе? Или сколько капель в океане?

Но некоторые дотошные люди задались целью точно подсчитать, сколько всего сюжетов существует во всей мировой литературе. И самое удивительное, что они пришли к выводу, будто не так-то уж их и много. Кто-то назвал цифру 36. А кто-то и вовсе смехотворно маленькую цифру — 12 или 14.

Как же это может быть? Ведь мировая литература насчитывает сотни тысяч, может быть, даже миллионы повестей, рассказов, романов, пьес, поэм, баллад, легенд, мифов. И в каждом произведении — свой сюжет.

Но люди, занявшиеся подсчетом сюжетов, так не думали. Они были уверены, что дело обстоит несколько иначе. Разные писатели, говорили они, пишут свои произведения на один и тот же сюжет. И можно взять, скажем, двадцать, или пятьдесят, или даже сто разных произведений, внимательно в них вглядеться — и выяснится, что сюжет во всех этих разных книгах один и тот же.

Ну вот возьмем, например, такую историю.

В провинциальном французском городке в бедной семье рос мальчик. Звали его Жюльен Сорель. С самых малых лет он чувствовал в себе огромные, незаурядные силы. Он мечтал выдвинуться, стать большим человеком — знатным, богатым, влиятельным.

Родись он двумя десятилетиями раньше — это не составило бы для него особого труда. Была революция, потом — наполеоновские войны. Дети плотников и пастухов в сказочно короткие сроки становились генералами, маршалами, графами и герцогами.