— Я живу поблизости от мисс Бачелор, — залепетал он, спеша завершить свой акт раскаяния, — меня зовут Джеймс Маллоу.

— С чем вас и поздравляю! — съехидничала девушка.

Пылая красками свитера и благородным негодованием, она захлопнула дверь перед носом Джеймса.

Когда он наконец добрался до дома, тот был темен, только на втором этаже углем тлело окно дядюшкиной комнаты. Когда лет пять назад Леонард Маллоу решил перебраться к ним и Кейт спросила, какой цвет гардин он предпочитает, ответ был таков: «Красный, дорогая моя. Ярко-красный. Чтоб красней некуда». Дядя Леонард был человек с четко определенными вкусами. Он обожал крикет, романы Джона Бухана [1] , спагетти с анчоусами и миссис Ченг, китаянку, помогавшую Кейт по дому. Ненавидел он прогресс, меркантильность и короткие стрижки у женщин. Закоренелый холостяк, дядя Леонард добрых полвека проработал учителем в колледже. Упоминая об этом, он каждый раз добавлял, что до тошноты устал от пацанов.

Джеймс переступил порог. Кромешную тьму прихожей разнообразила только полоска света из-под кухонной двери. Оттуда же пробивались звуки тяжелого рока.

— Это ты?! — спросил сверху голос Леонарда.

— Я. В смысле Джеймс.

— Отвратный вечерок, правда?

— Кому и знать, как не мне, — буркнул Джеймс, а громче добавил: — Я сейчас поднимусь.

— Можешь не торопиться! — прокричал Леонард. — Торопиться вообще не стоит, так что копайся, сколько душе твоей угодно.

«Очень хорошо», — подумал Джеймс, отворил первую дверь налево и нашарил выключатель. Щелчок — и кабинет (его кабинет вот уже четверть века) словно вдруг зажил знакомой и бесконечно приятной жизнью. Ожили два симметричных окна по бокам, темно-зеленый ковер на полу, потертые кожаные кресла, столы и столики с их грузом разного хлама вокруг уютных ламп (в том числе массивный отцовский стол темного дерева, некогда перекочевавший сюда из Южной Африки), а главное, книги — полки, полки и снова полки книг, от пола до потолка, книги сплошняком, строем, словно солдаты на параде. Они оккупировали все пространство стен, расступаясь только над столом, чтобы дать место любимой картине Кейт с невероятно изысканным индийским принцем в цветистом наряде.

Упившись дорогим сердцу зрелищем, Джеймс прошел задернуть на окнах гардины. Судя по продольным полосам на ворсе, ковер в этот день был вычищен прилежной миссис Ченг и очень напоминал выкошенный газон. Пахло как раз так, как он больше всего любил: старой кожей, бумагой и чистотой. Мысли вернулись к мисс Бачелор, и стало жаль, что она не сидит сейчас в одном из кресел с чашкой чаю в руках, согревая свои достойные престарелые конечности у камина и, быть может, отогреваясь душой. На совести лежал тяжкий камень. Уж если суждено кого-то сбить, так почему не краснощекого здоровяка, который встал, отряхнулся — и опять как новенький? Так нет же, под машину непременно подвернется тепличный цветочек, руки-ноги как спички, так что потом не знаешь, куда деваться от горьких сожалений!

У Джеймса вырвался вздох. Если бы Кейт была дома, она бы, уж конечно, сумела его утешить.

Оставив в кабинете свет, он не спеша поднялся по лестнице, щелкая каждым выключателем, до какого только мог дотянуться. Дверь в комнату Леонарда была нараспашку в знак того, что он рад компании. Желая вздремнуть, разгадать кроссворд, облачиться или разоблачиться (в его глазах то и другое было невероятно сложной задачей), он плотно закрывал ее и на стук ворчливо отвечал: «Прошу не беспокоить!»

— Хм! — сказал он при виде Джеймса.

У Леонарда тоже было любимое кресло, предмет мебели, замечательный (в негативном смысле слова) своим видом и пропорциями: с деревянными подлокотниками, низкой цилиндрической спинкой и сиденьем, продавленным настолько, что туда запросто можно было пристроить ночной горшок.

— Хм! — повторил Леонард. — Паршиво выглядишь.

— Я сбил человека. Прямо в грязь. Женщину. Она не пострадала, но, думаю, здорово перепугалась. Такая неприятность!

— Виски? — Длинная рука Леонарда простерлась в направлении комода, сплошь уставленного всевозможными бутылками. — Бери стакан и наливай.

— Я ее отвел к доктору. — Прежде чем воспользоваться дядиным великодушием, Джеймс осмотрел край стакана в поисках следов от зубной пасты. — Хочу завтра к ней наведаться, это совсем рядом.

— Что ты делаешь?! — Леонард замахал руками, заметив, что Джеймс наклоняет бутылку. — В этом стакане я держу вставную челюсть. Разве не видно? Вон там, рядом с омелой, стоит чистый.

— Извини, я без очков.

— Да-да. Я их видел в туалете.

— Отсюда неприятность с той женщиной. — Джеймс испустил очередной вздох. — Понимаешь, я без очков, а на улице дождь… пасмурно…

— Хм. Тебе же всего шестьдесят.

— Шестьдесят один.

— Все равно пока еще не пень трухлявый. Ни черта не видеть без очков простительно в… я не знаю… в девяносто! А чтобы зрение отказало уже в шестьдесят…

— Ничего у меня не отказало! — Джеймс занял второе сидячее место, тоже своего рода шедевр: плетеное кресло с комковатой подкладкой, при малейшем движении издававшее пронзительный скрип. — Просто я задумался. Это мне свойственно! Когда сижу за рулем или там иду за газонокосилкой, непременно отвлекусь мыслями на что-нибудь более интересное. Кейт это просто бесит. Она все время повторяет, что человек с интеллектом должен уметь применить его и к такой простой задаче, как загрузка стиральной машины.