Итак, за семь лет его женитьбы по любви выяснилось: а) любим женой, б) способен нравиться всем, кто ему нравится, в) никому не нужен как юрист, г) несомненно, обладает актерскими способностями, д) неплохой художник ж) хороший поэт, з) прекрасный отец, никудышный издатель, никудышный муж, хороший сын, и теперь есть шанс доказать это — рвануть к старикам в Константинополь, вот радости-то, они изгнаны и разорены, у него ничего не получилось в Тифлисе, они поймут, и можно начать все сначала, вместе, а когда придет удача, вызвать в Константинополь Наташу, она поймет, а может быть, кто знает, и тесть сорвется со своей железной дороги, и тогда уж точно в Париж, к Илье, где «41°», где слава.

Когда стряпающая на кухне Наташа вернулась в спальню, то увидела, что мужа, оставленного ею без присмотра на пятнадцать минут, не больше, в постели слабого, не оправившегося еще от недавно перенесенной малярии, в комнате нет, а окно в сад открыто.

Пароходик из Батуми, пароходик из Батуми, набирающий пары в Константинополь, чем хорош? Тем, что качка не мешает мусульманам молиться на палубе, а молитва — блевать через борт. Молятся и блюют, блюют и молятся.

Игорю не грозило ни то ни другое. Радостно, что княжны заперлись в каюте, чтобы он не видел их плачевного состояния, а мать их, грандиозная Кетеван, в зеленой шали, с янтарным гребнем в волосах, появлялась иногда, чтобы сделать кому-то наверх громогласное заявление «Я проклинаю это идиотское путешествие!»

Но то княгиня, а Игорь, сделавший первый шаг к свободе, благодарил судьбу, что здесь он равный среди равных и даже способен оказать помощь какому-нибудь уже совершенно неподъемному грузинскому коммерсанту, чтобы услышать сдавленное: «Ой, дорогой, как только это кончится, я обязательно найду вас», — и ведь найдет, если не забудет, и напьемся, и споем, и поплачем, потому что тифлисцу потерять Тифлис гораздо страшнее, чем Игорю. Все они бежали от голода, от неизвестности, от большевиков, уже оккупировавших Азербайджан и теперь обнюхивающих свободную грузинскую республику. Они бежали, потому что все бегут, потому что человеку не дано понять, что его ждет, но дано почувствовать опасность для себя и близких, они бежали от опасности. Каждый бежит по-разному кто навсегда, кто, чтобы вернуться, кто богатым, кто бедным, один, готовясь к побегу годы, другой — охваченный паникой в минуту, и только для Игоря все происходящее было прогулкой, ехал навестить родных, даже не попрощавшись с женой, дочкой, тестем, чтобы не превращать прогулку в разлуку. Хвала княжнам, случайным и не до конца обольщенным подругам, хвала их решимости покинуть Грузию, повлекшую за собой его решение навестить родных. Брат бежал в Константинополь с врангелевцами, родители вслед за ним добрались как-то из Екатеринославля, не хватало Игоря, и вот он едет.

Верующие, завидев Константинополь, рванули на берег с такой яростью, будто до сих пор притворялись. Сундуки княгини начали сгружать с парохода под наблюдением ее брата Георгия Эрастовича, сама же княгиня усадила заплаканных дочек в ландо и укатила, забыв оставить Игорю адрес.

Он пошел себе. Запах моря вытеснило запахом смолы, ее варили в бочках, постоянно помешивая, иначе застынет. Мальчишки, перебегая от угла к углу, совсем маленькие, швыряли ему в спину камушки. По мостовой текли струйки грязи, еще глубже, в городе запах смолы сменился запахом отбросов и над всем этим пронзительные до безобразия, меры не знающие звуки продавцов фруктами и сладостями, лудильщиков, чистильщиков обуви, муэдзины голосили на минаретах, вознося весь этот гам к небу, и полное отсутствие женских голосов. Женщины в Константинополе молчали. Может быть, это и хорошо.

Он любил толпу, в толпе тепло, и какая-то неопределенная мысль заполняет тебя в соседстве с такими же, как ты, взмокшими, Богом забытыми и неприкаянными, и колышется, колышется. Он был готов к жизни в толпе. Ты идешь вместе со всеми, или тебя сдавливает и несет поток к совершенно не известной никому из людей цели, может, спасти кого-то, может, убить, неважно, за последствия не отвечаешь, тебя несет, сам не знаешь, в чем участвуешь, и не пытаешься узнать, нельзя поднять головы, тебя толкают в спину, а небо смотрит на движущуюся человеческую лаву внизу, она наполняет все от моря и до моря, и хохочет Бог-солнце. Игоря успокаивала мысль, что, даже если ничего и не получится, он всегда может стать одним из них.

Соотечественники и в изгнании не изменяли себе, они попадались всюду, их отличало высокомерие, будто это не старая, разношенная калоша Константинополь вместил их, а они облаготворили его своим присутствием. Очень деловые, очень, а на самом деле несчастные, нищие люди. Цокают каблуками, зубами цокают, а руки у них мокрые от беспокойства и животы подвело. Но зато, где бы они ни были, они расцвечивают жизнь, как расцвечивают ее дети, главное — не относиться к ним серьезно.

Турок дергал Игоря за полу пиджака, он был увалень и драчун, он был турок.

— Тебе нравится мой костюм? — спросил Игорь.

Турок пыхтел и задирался. Синяя рубаха вылезла из зеленых шальвар, показался тугой, как орехами набитый, волосатый живот.

— Хорошо, — согласился Игорь. — Будем драться.

Как дерутся трехлетки? Трехлетки дерутся честно, они еще не научились приемам, не знают правил, которые так легко нарушить. В свои двадцать пять турок знал ненамного больше.

На узкой улице не разойтись, турок оттолкнулся от стены и прыгнул на Игоря, Игорь увернулся, турок шмякнулся.

— Ему нравится мой костюм, — объяснил Игорь набежавшим зевакам. — Я предложил ему поменяться.

Толпа молчала, ее не интересовали причины, турок летел в Игоря, как шар, Игорь уворачивался.

Наконец им обоим это занятие надоело.

— Я с того берега, — сказал Игорь. — Черное море большое, мы соседи. Бери костюм.

Не стыдясь присутствующих, здесь же, на улице, он стянул с себя брюки, сложил аккуратно, штрипка к штрипке, протянул турку вместе с пиджаком, толпа оценивающе зашумела, ей понравилось его золотистое тело атлета. Турок снял с себя турецкое и отдал Игорю. Выглядел он похуже.