Эмигрантские бизнесмены были слишком сложными натурами, чтобы интересоваться только бизнесом. Мы мечтали о Чичикове, нам попадались Ноздревы.

Зараженные нашим энтузиазмом, вокруг газеты под видом бизнесменов вились неудавшиеся художники с новенькими дипломатами. Все они хотели быть не хозяевами, а соавторами. Они уважали наш труд — не настолько, чтобы его оплачивать, но настолько, чтобы делить его с нами. Они всегда говорили от лица народа и лучше нас знали, что нам делать. Их увлекала не прибыль, а собственное творческое горение. Корыстолюбия хватало им лишь на то, чтобы нас обсчитывать.

При виде хозяев я запирался в уборной. И правильно делал, потому что претензии их, как воля богов, бывали неизъяснимы и неописуемы. Первый хотел, чтобы мы воспевали еврейский героизм, второму нравились картинки, третий требовал, чтобы от наших статей «у комсомольцев стояло».

О деньгах наши бизнесмены говорили свысока. Один, например, подтягивая тренировочные штаны, заметил, что его интересуют лишь суммы с девятью нулями. «Миллиард?» — ахнули мы. Бизнесмен замялся, и не зря, потому что, когда его посадили, в деле фигурировали куда более скромные цифры.

Другой, стремясь выглядеть поинтеллигентнее, выражался иносказательно. «У меня жопа чистая», — представился он нам. «Хорошо бы депортировать его в Мексику», — мечтал Сергей.

У меня бизнес вызывал панический ужас, но Сергея он соблазнял, как гренадер девицу. Может быть, Довлатова привлекал привкус нравственного запрета — ведь «по-нашему, — писал он, — уж лучше красть, чем торговать».

Подгоняемый материальной необходимостью и духовной нуждой, Сергей искал способа трансценденции бизнеса в творческую сферу.

У бизнесмена и правда много общего с художником. Оба они заняты тем, что Бердяев называл творчеством из ничто: не было, не было — и вдруг стало. Дух превращается в материю, мысль становится плотью. Нечто возвышенное в своей неосязаемости обретает вескую тяжесть реальности.

При этом бизнес — прямое, не опосредованное художественным приемом жизнестроительство. Свою действительность он создает без посредства искусства. «Поверяя гармонию алгеброй», бизнес осуществляет мечту всех авторов о бесспорности их произведения. Сальдо придает его творчеству круглую убедительность закрытого для интерпретации математического примера.

Что касается денег, то для бизнесмена они то же, что для писателя книга: не итог, а ступень в реализации того проекта, который завершается полным, без остатка, воплощением человека в жизнь. Как со всяким творчеством, проблема не в том, чтобы заработать, а в том, чтобы потратить — все, что в тебе есть.

«Я уверен, — писал Довлатов, — что деньги не могут быть самоцелью. Особенно здесь, в Америке. Ну сколько требуется человеку для полного благополучия? Сто, двести тысяч в год. А люди здесь ворочают миллиардами. Видимо, деньги стали эквивалентом иных, более значительных по классу ценностей… Сумма превратилась в цифру. Цифра превратилась в геральдический знак».

Может быть, это и верно, когда деньги есть. У нас их не было. Первая редакция «Нового американца» размещалась в комнате размером со шкаф. Пока в газете не появились дамы, летучки проводили в уборной этажом ниже.

На шестнадцать штатных сотрудников приходилась одна человеческая зарплата. Закуска на редакционных банкетах кончалась до того, как откупоривали бутылки. Сахар мы крали в кафе. Гриша Рыскин однажды съел лимон, в другой раз — мятную жвачку. Но никто не жаловался. Напротив, наш президент Боря Меттер говорил, что, когда голодный, уже не скучно.

Сергей упорно старался исправить положение. Он приводил жуликоватых менеджеров, донимал администрацию попреками и вникал в бухгалтерские расчеты, которыми брезговали заниматься все остальные. Ничего не помогало, газета катилась к разорению. И тогда, отчаявшись наладить одно дело, мы решили открыть другое, самое диковинное из всех, в которых мне приходилось принимать участие.

Идея лежала на поверхности. Поскольку две из трех запретных в СССР тем — диссиденты и евреи — уже заполнили эмигрантскую прессу, на нашу долю оставался секс. Так появился проект журнала, размашисто окрещенного «Русский плейбой».

Решив сперва познакомиться с продукцией конкурентов, мы отправились в секс-шоп. Опыта у нас было больше, чем у Довлатова. К тому времени уже была написана статья «Простаки в мире секса», которую Сергей совершенно справедливо разгромил. Особенно досталось мне — за ханжество. «Если Генис, — размышлял Довлатов, — Арамис, то Вайль — Портос. И оба пишут как Дюма — талантливо, быстро, небрежно». Однако в заведении, тесно заставленном сексуальной параферналией, выяснились границы уже довлатовской стыдливости. Заглядевшись на глянцевый разворот, он осуждающе воскликнул: «А ведь наверняка студентка!» Хотя мы всячески пытались выражать деловую, а не обычную заинтересованность, Сергей, не выдержав подозрительного взгляда хозяина, быстро сбежал с поля боя.