Теперь Рабтан сделался слепым и немощным стариком, но лучше было обойти его стороной. Поэтому, пройдя по дороге Гумбум — Донкор только шесть верст, караван свернул влево и, перевалив через хребет, вышел на речку Раку. Здесь был объявлен сбор всех паломников. Поджидая запаздывающих, провели у реки три дня. Молодая трава только-только пробилась из-под оттаявшей земли. Лошади меланхолично жевали сухую, прошлогоднюю. Мутные глинистые воды несли ветки, стебли отмерших камышей, мелкий степной сор. Но где-то внизу уже начинала цвести полынь. Горьковатый зеленый от пыльцы ветер бил в лицо порывистыми волнами. И лошади поворачивались ему навстречу, раздувая ноздри, и замирали, словно к чему-то прислушивались. Где-то уже началась настоящая весна.

Когда прибыли наконец последние паломники, старшины стали собирать оружие. На каменный жертвенник побросали фитильные ружья, винтовки-берданы, револьверы, сабли и пики. Предстояла церемония освящения. Зажгли благовонную смесь из цзамбы, масла и можжевельника и устроили шумный хоровод. Лама без перерыва читал сан — молитву о благополучном пути. После молитвы паломники разобрали оружие и, уже вооруженные, обошли дымящийся жертвенник, выкрикивая: «Лxa-ржял-ло!» — что значит «Божество победило!», или, точнее, просто «ура».

Затем приступили к избранию начальника каравана. Это весьма ответственная должность. Начальник каравана ведет все переговоры с властями, от его авторитета во многом зависит размер многочисленных налогов и поборов. Вот почему на этот пост стараются выбрать людей богатых и бывалых, внушающих уважение.

Многие паломники ратовали за некоего Ешейтамба, побывавшего в Лхасе уже девять раз. К своему неудовольствию, Цыбиков узнал в этом Ешейтамбе того самого одноглазого, со следами оспы на лице паломника, с которым так неосторожно заговорил об охоте на антилоп. Поэтому он подговорил знакомых алашанских монголов отдать голос за другого кандидата — казначея, «перерожденца» Чэ-шоя из Кумбума. Его и выбрали. Он сразу же занял место впереди каравана. Глава каравана ехал на хорошей лошади, зорко поглядывая из-под ладони на синие полосы горизонта. За спиной его болталось ружье, в левой руке была пика с флажком. Столь же воинственно выглядели и другое амдосцы. Зато почти безоружные монголы мирно покачивались в седлах и, казалось, готовы были покорно снести любые обиды.

Но пока судьба хранила паломников. За несколько дней они не встретили на дороге ни одного человека. Плоская желто-бурая равнина незаметно покрылась зеленой пылью нарождающейся травы.

Перевалив хребет Алтан-сорго, люди увидели синее переливчатое стекло Кукунора. На всех языках зовут это озеро синим: Кукунор — по-монгольски, Циньхай — по-китайски, Цо-Нонбо — по-тибетски. Густые индиговые струи муаровым узором расходятся по всей поверхности озера. Оно кажется синим и под бездонным народившимся небом весны, и в огне заката, и в желто-зеленом свете раннего утра. Меняются лишь оттенки и освещенность. Синева может казаться угрюмой и мутной, кристально чистой, ослепительно радостной, но всегда остается синевой.

Решили немного задержаться у озера, воды которого считаются целебными. Лагерь устроили под стенами старой крепости. Серая, высушенная веками глина растрескалась и осыпалась. Возведенные когда-то из глины стены медленно и неуклонно превращались в первозданный прах.

Эти развалины уже не принадлежали человеку, они сделались достоянием земли, таким же, как пещерные галереи или каменные леса в недоступных ущельях.

Запалили костры. Густой сладковатый дым полетел на закат, лиловея и тая в пути.

А ночью пошел сухой колючий снег. Температура резко упала. Животные забеспокоились. Трубный рев мулов далеко прокатился по ложбине. Цыбикоа выглянул из палатки. Мертвая луна изливала на развалины колдовской пепельный свет. Льдисто блестело озеро. Даже ночью оно казалось синеватым.

Сильное майское солнце быстро растопило выпавший ночью снег. Дрожащие ручейки пара весело потянулись к небу. Не успели сварить сушеное мясо, как все вокруг вновь стало сухим и пыльным. Эта земля легко брала и столь же легко отдавала воду.

Цыбиков спустился к озеру. Оно выглядело по-весеннему мутным. Шелестела белая прошлогодняя осока Посреди озера темнел остров, на котором стоял небольшой монастырь. В нем живут всего лишь шестеро лам. Никто не мог сказать, что они изучают в тиши и какими святыми деяниями прославили свою уединенную обитель. Почти круглый год монастырь отрезан от мира. Только зимой, когда озеро замерзает, монахи отправляются в ближайшие деревни за провизией три или четыре раза за всю зиму. Денег у них нет, домашних животных и огорода тоже, и живут они подаянием. Совершенно бескорыстным подаянием, потому что они не лечат и не предсказывают будущее, не совершают тантрических церемоний, не участвуют в свадебных и похоронных обрядах. Молча принимают милостыню и, не благодаря, уходят по льду на мохнатый камень, угрюмо чернеющий посреди застывшего озера.

Ему очень хотелось бы посетить этот монастырь, но он понимал, что это совершенно невозможно. Паломники оставили на прибрежных камнях мешок цзамбы в надежде, что зимой его подберут монахи, и снялись с места.

16 мая начались соляные болота Цайдама. Непроходимый губительный край. Решили обойти болото стороной, по пескам. Сделав трудный переход около 35 верст, достигли реки Шара-гол. Измученные животные кинулись к воде. Решено было заночевать на берегу, прямо в зарослях сухая. Начальник каравана созвал совет. Предстояло выбрать дорогу, по которой идти. Главных дорог, ведущих из Южного Цайдама в Тибет, две: через перевал Бурхан-будай и через Найчжи.