Шрифт:
До указа Фердинанда и Изабеллы, за которым последовало изгнание евреев, Толедо, как и Кордова, был процветающим центром энциклопедической культуры. Христианине, иудеи и мавры в добром согласии поддерживали жертвенный костер перед священным алтарем Создателя Вселенной, вдохнувшего живую душу в Адама, праотца всех народов Земли.
Особенно славилась Толедская школа переводчиков, обретшая кров на Плаца де Лa Юдериа, возле главной синагоги, возведенной в двенадцатом веке при Альфонсо Восьмом. Самуэль Леви, казначей и друг Педро Кастильского, мечтал превратить ее в новый храм Соломона. О том, как выглядела площадь в те времена, сохранилась масса восхищенных свидетельств. Со всех концов света съезжались сюда торговые гости. Персидские ковры, дамасские шелка и булат, индийские адаманты и перлы, арабские духи в узорных флаконах тончайшего стекла, кашмирские шали и специи из далекого Серендипа — все сокровища полумира по морским и караванным путям стекались в Город царей.
Молитвенный дом был выстроен в мавританском стиле: беломраморные аркады, растительный узор капителей и фризов, звездчатые переплеты окон. Рисунок сливался с орнаментом, филигранное плетение перетекало в золотую вязь письма. «Звон серебра и сладость меда», — говорили очевидцы.
Художник Эль Греко, живший в соседнем доме, приходил полюбоваться свечением мрамора в лунной ночи.
Алтарь Бога Отца обрел крест Бога Сына почти сразу же после рокового указа. В тот достопамятный год Кристобаль Колон открыл Америку, а Орден рыцарей Калтравы основал свое приорство в новообретенных стенах Марии Бланки. И кавалеры боевых орденов Сантьяго, Алконтара и Монтеса, не имея на то уставного права, тоже начали собираться под ее кружевные своды по особо торжественным дням.
«Остались глиняные кувшины, но улетучилось вино», — грезил Висенте. И, словно в ответ на мысль, на выжженном холме черной тучей обозначился исполинский телец: реклама винных заводов. И открылась ломаная линия крепостных стен с прямоугольными башнями и зубцами, и сразу все, что за ней — могучий монолит Алькасара, сросшиеся, как кристаллы в друзе, готические шпили, крыши, купола.
Превозмогая легкое головокружение, Висенте влился в поток туристов, растекавшийся по водостокам улочек и лоткам площадей. Он отдался течению, и оно вынесло его на залитую солнцем брусчатку, где, в насмешку над временем, были свалены груды неходового товара: седла, латы, бомбарды, мечи. Сувенирные мелочи раскупали довольно бойко. Золотой толедский узор на черненной стали по-прежнему привлекал любопытные взоры. Дамские украшения и миниатюрные шпаги шли нарасхват. Вырваться из столпотворения оказалось непросто. В церкви, к облегчению Висенте, было все-таки не столь многолюдно. Коснувшись чаши и преклонив колено, он осенил себя крестным знамением.
Немыслимой синевой горели высокие окна и золотые письмена излучали свет сокровенной мудрости. Висенте легко читал арамейские буквы, и арабское куфическое письмо не заставляло его напрягаться. Но коль скоро глаза приходилось вести справа налево, то даже знакомое виделось словно бы в новом ракурсе. Внимание привлекли свисавшие с потолка сталактитовые соты. Повинуясь привычке навязчивого счета, Висенте пересчитал филигранные арки. Их оказалось двадцать две — по числу букв в алфавите.
Слишком поздно он понял, что это и было вожделенное указание.
Предначертанное записано неразгаданным кодом в хитросплетении мировых линий. Не на том, так на этом извиве дает оно знать о себе. Как иголку магнит, влекло потомка Гусманов к гробовым плитам с фамильным рисунком котла.
«Брат дон Педро де Сильва, комендадор Охоса, сын величайших властелинов Рибейра, умер в последний день января 1500», — читалась полустертая эпитафия у Восточной стены. И на Севере, и на Юге лежали под геральдическими досками благородные кости:
«Дон Гранди, рыцарь…»
«Телло Рамирес де Гусман, комендадор Мораталаза, сын Рамиро Нуньеса де Гусман и Донны Хуаны Карильо, умер 7 августа 1588, в возрасте 83 лет…»
На барельефе Алваро де Луны трофей герба — с полумесяцем на ущербе — украшало боевое оружие. «Се-cidit de coelo Stella magna» [12] — гласил девиз. Висенте не раз бывал в этом трансепте, но только сейчас различил в узоре пышных перьев и лент колдовские значки:
Он записал девиз и тщательно перерисовал плиту с чернокнижными письменами, едва ли уместными на могиле христианского рыцаря.
12
«И упала небесная большая звезда» (лат.).
«Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод, — повторился девиз стихами Апокалипсиса. — Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли…»
«Чернобыль — полынь», — полоснуло по сердцу незабываемое.
Вновь, только еще сильнее, закружилась голова и тягостные думы смешались. Дьявольской клинописью заплясали в глазах черные мушки. Глаза Лоренцо, Аратрон и ангел с трубой — все отодвинулось на край сознания и настала беспросветная мгла.
— Что с вами, падре? — донесся из дальнего далека участливый голос.
Висенте хотел попросить воды, но только пошевелил губами: голос не повиновался ему. Едва удалось разлепить набрякшие веки. Над ним склонилось встревоженное лицо молодого священника.
— Вам нехорошо?
— Пить, — с трудом ворочая языком, пробррмотал монах и сделал попытку подняться. Было неловко: вокруг собирались люди.
Ему помогли встать и осторожно довели до исповедальной кабинки, где было сумрачно и покойно. После стакана минеральной воды понемногу начали возвращаться силы.