Хотя, кто его знает, что было на самом деле, что — додумано, а что могло являться просто позой…

«Под Вороновым авангард наш стоял в боевой осторожности. Но к нам всякий день приводили пленных, которые шли к нам в сети, не ожидая встречи с нами на коммуникационной своей линии. Милорадович принимал их милостиво и щедро дарил на словах деньгами и всеми потребностями. В один день он приказал мне напоить и накормить приведенную партию пленных и дать им по червонцу на брата. Не зная еще манеры Милорадовича, я говорю его дворецкому: "отпустите им все назначенное". Но дворецкий, улыбаясь, сказал мне:

— Вы всякий день будете иметь подобные приключения, и если по неосторожности употребите свое, то в век не получите назад. Наш генерал не имеет сам ни гроша, и часто бывает, что он, после сильных трудов, спрашивает поесть. Но как чаще всего у нас нет ничего, то он ложится и засыпает голодный без упрека и без ропота» [1096] .

«Генерал от инфантерии Милорадович, проникнув в замыслы неприятеля и имея в тылу своем трудную переправу, приказал всей пехоте отступить за село Вороново, а кавалерии стараться удерживать стремление неприятеля, что генерал-адъютант барон Корф и исполнил с большим успехом, невзирая на сильные неприятельские батареи, и ввечеру только отступил к селению Воронову, близ которого устроив на выгодных местах свою артиллерию, воспретил неприятелю следовать далее» [1097] .

«В этот день пуля сшибла эполет Милорадовичу. Он, не переменяя ни вида, ни тона, провозгласил только: "итак, наконец, первый раз в моей жизни, осмелилась пуля прикоснуться ко мне", указывая на свой эполет» [1098] .

Но есть воспоминания и совсем иного толка: «Одна неприятельская батарея вредила нашей коннице. Милорадович хотел ознаменовать свое появление в дело овладением орудий. Каким-то глупым, гнусливым и осиплым голосом приказал он одному эскадрону Литовского уланского полка скакать через лес и взять неприятельскую батарею; но эскадрон этот состоял всего из 30 человек, чего Милорадович не предвидел, и потому, увидя горсть всадников, тронувшуюся в лес для овладения орудиями, он приказал всему полку атаковать. Полк пустился, но в нем было не более 200 человек. Тогда Милорадович приказал еще казачьему полку за ними следовать… Милорадович никак не предполагал, чтобы неприятель догадался занять лес стрелками для защиты своей артиллерии от внезапного нападения… Французы свезли свою батарею. Литовцы сами возвратились с уроном» [1099] .

Можно понять, что Муравьев-Карский Милорадовича очень не любил, а почему — не знаем. Нас гораздо больше волнует вопрос, насколько он объективен.

«В "Записках Н.Н. Муравьева (Карского)", помещенных в "Русском архиве", много говорится о графе Михаиле Андреевиче Милорадовиче, и эти места "Записок" произвели на нас неприятное, удручающее, гадливое впечатление.

Автор "Записок", бросающий здесь комьями грязи в легендарного героя русского народа, — сам крупный, даже весьма крупный государственный деятель… И вдруг этот суровыйвоевода, в своих "Записках" топчет в грязь, унижает, как будто силится сорвать ореол славы с героя, которого почти сто лет чтило, — нет, этого мало — боготворило три поколения и боготворит большинство четвертого — который, воистину, богатырь народный» [1100] .

…Есть, впрочем, свидетельство, что бой при Воронове Михаил Андреевич до конца не довел. «Храбрость считал он идеалом добродетели. Потому, не любя лично князя Багратиона, он уважал его и был глубоко поражен его смертью. Известие о кончине князя Багратиона получил Милорадович во время арьергардного дела близ села Воронова. Он прослезился и, чего никогда с ним не случалось, уехал с поля сражения, не дождавшись окончания дела. Весь тот вечер он был мрачен, исчислял подвиги князя Багратиона и не переставал хвалить его, хотя издавна находился с ним во вражде» [1101] .

Вопреки всей сложности их взаимоотношений, историческая память народа объединяла имена этих двух героев:

«Он [Милорадович],кажется, такого же благородного и неустрашимого свойства, как и достойный вечного сожаления друг его Багратион» [1102] .

«Между тем уже отыскана и занята была знаменитая позиция у села Тарутина. Армия расположилась на оной, но искусство не успело еще сделать ее неприступною. Для сего нужно было время, а неприятель, получив новые подкрепления, напирал с сильным стремлением. Должно было положить предел его дерзости, и фельдмаршал поручил сие сделать генералу Милорадовичу» [1103] .

«Милорадович при отступлении подвергся сильным нападениям Мюрата при Воронове и Спас-Купле, причем обе стороны приписывали успех в деле себе: Мюрат потому, что подался вперед, а Милорадович — что отступил в порядке.

22 сентября Мюрат в третий раз атаковал Милорадовича у Винькова, но также безуспешно и должен был даже отступить. Милорадович остался на позиции, прикрывая, таким образом, Тарутинский лагерь» [1104] .

«22 сентября… показывается авангард французов в числе 30 тысяч пехоты и кавалерии к деревне Чернышне, впереди оной стоял также отряд русский в числе одного 4-го корпуса под командой Милорадовича; неприятель был встречен российской батареей; ни превосходство их сил, ни жестокий огонь их артиллерии и ни напор их егерей не могли сдвинуть с места русских! Егеря наши, сошедши к ним в кусты, брали их штаб- и обер-офицеров в плен, по большей части их ранивши штыками; так и до вечера удержали за собой место, и от оного уже неприятелю не удалось более следовать вперед, ибо сзади оного в пяти только верстах находилось и Тарутино, где вся армия стояла» [1105] .

И опять — «du sublime au ridicule»: «Никто из генералов не дразнил так французов, как удалый авангардный начальник. Милорадовичу только там и весело, где свистят пули; его всякий раз встречали и провожали с пальбою, а он все-таки оставался целехонек. Ну правда, Милорадович говорил, что его и смерть боится. Мюрат был храбр, а все за Русским Баярдом не угоняется. Мюрату в каком-то деле вздумалось под выстрелами русских часовых кушать кофе. Милорадович выехал также за нашу цепь; на ту пору пули посыпались на него со всех сторон, но не помешали ему заметить удальство Неаполитанского короля. "Бог мой! — вскричал он. — Что это? Уж не хочет ли Мюрат удивить русских?.. Стол!., и прибор!.. Я здесь обедаю"» [1106] .