— Ты меня не в партизаны вербуешь? — холодно спросил я. — Может, сразу сколотим диверсионную группу? Что тебе сделали негуманоиды?

— Они всех ненавидят, Володя!

— Кого всех?

— Всех, у кого две руки, две ноги и одна голова. Тебя, например, меня… Ты же сам недавно в этом убедился! Страх и ненависть. Ничего, кроме страха и ненависти…

— Христа распяли, галактику продали… — в тон ему добавил я.

Лёха поглядел на меня с восхищением.

— Чувствую, будет с кем потолковать, — молвил он.

Я настолько привык к нашей мути (вернее, к тому её пятачку, на котором мы обитаем), что почти уже не пользуюсь спичкой в качестве компаса. Заложил за ухо — и пошёл. Озираться давно перестал, ноги сами придут куда надо. Читал в каком-то рассказе Куприна о забаве балаклавских рыбаков: завязывают человеку глаза, раскручивают как следует, а потом велят вслепую ткнуть пальцем на север. Так и я теперь. Куда бы ни занесло, в любой момент могу не глядя определить, в какой примерно стороне и на каком примерно расстоянии располагается мой саркофажик. Моя Полярная звезда.

Между прочим, загадочная блямба, поначалу не дававшая мне покоя, скорее всего к материальному миру не относится. Оптический обман в чистом виде…

Когда я вышел к Лериному футляру, он оказался закрыт, и морозные искорки по нему не бегали. Должно быть, соседка моя была на службе. Сходил к её крутому дядечке, но того также нигде не обнаружилось. Надо же, и здесь наврала: «На месте сидит, никто его никуда не гоняет…» Я ухмыльнулся и двинулся восвояси, как вдруг услышал странные звуки. Естественно, странные, какие ж ещё! Мирок у нас тихий (шорохи и потрескивания не в счёт). Лохматые если и общаются меж собой, то беззвучно, так что, кроме фальшивых андроидов, шуметь тут некому.

Взметнула навстречу чёрные свои шипы страшилка. Определённо у подножия её что-то происходило: там ворочались бурые сгустки мглы, уменьшающиеся с каждым моим шагом. Разумеется, ёжики. Сослуживцы мои, кстати, называют их колобками. Растерянно и бестолково округлые создания суетились вокруг чёрного со смоляными наплывами ствола, возле которого лежала и плакала Валерия.

Я остолбенел, потом кинулся к ней.

— Лера… Что с вами?..

Она ударила кулачком по колкому пружинистому мху.

— Не могу… больше… Сил моих больше нет…

— Ну что вы, Лера… — пролепетал я. — Что вы…

— Домой хочу… — пожаловалась она детским голосом, утирая мокрый от слёз подбородок.

Дрогнувшей рукой я осмелился погладить её голое бледное плечо.

— Ну и… отправитесь домой… — растерянно бормотал я. — Чёрт с ним, с островком в океане… Если невмоготу уже!.. На особняк-то, я думаю, вы за четыре месяца заработали…

Она резко приподнялась на локте и посмотрела на меня с ненавистью.

— Дур-рак! Ты что, ещё ничего не понял? Отсюда не возвращаются! Отсюда путь один — на свалку…

Я даже не испугался услышанному. Я просто не поверил.

— Господи… — простонала она. — Какая дура!.. Ну дали бы мне там два условно… А тут пожизненное… пожизненное!..

И стало до меня помаленьку доходить, что всё это всерьёз. Так не разыгрывают.

— Позвольте, Лера… — Я попробовал улыбнуться — лицо задёргалось. — А как же… пять тысяч в день?..

— Кретин!.. — с наслаждением проскрежетала она и снова уткнулась лицом в мох.

Я стоял перед ней на коленях, а в локоть мне тыкался колобок: дескать, уходи, всё равно утешать не умеешь. Он-то и привёл меня в чувство.

— Что такое свалка? — отрывисто спросил я.

Лера всхлипнула. Мне представилась копошащаяся гора бледных изуродованных тел. Стало жутко.

— Лера… — сказал я, и голос у меня дрогнул. — Бедная Лера…

Вскинулась, взяла за плечи.

— Иди ко мне… — обессиленно попросила она. — Иди…

Мне бы закрыть глаза, а я не закрыл. Вряд ли она увидела в них своё отражение, да этого и не потребовалось. Охнула, уткнула в ладони голое лицо и тихонько завыла. Я почувствовал, что ещё секунда — и сойду с ума. Наконец дыхание у Леры кончилось, но тишина оказалась ещё хуже, чем этот тихий вой.

— Я там красивая была… — разрывая мне сердце, прерывисто произнесла Лера. — У меня ресницы были…

Я медленно поднялся на ноги. Горло перехвачено от злобы, руки отяжелели.