— Привет, — поздоровался Степан, — мне бы до Черновилова доехать. Возьмешь?

— А почему не взять-то? Давай, браток, садись.

Нефедов закинул тощий вещмешок, влез в кабину и захлопнул дверь. Скрежеща всеми своими железными частями, «полуторка» двинулась по разбитой дороге.

— Курить у тебя можно? — спросил Степан, кое-как умостившись на прорванном сиденье.

— Давай, — разрешил шофер и тут же просительно глянул на нечаянного пассажира. — Может и мне табачку отсыплешь? Уши пухнут, сутки не куривши уже.

Нефедов кивнул головой и достал из кармана потертый кожаный кисет. Сыпанув на ладонь щедрую горсть крепкого самосада, из того же кисета он извлек сложенную гармошкой газету и оторвал полоску. Шофер искоса глянул и тут же отвернулся — на пожелтевшей газете был виден портрет генерала Пермякова. Поймав взгляд паренька, Нефедов хмыкнул.

— Не боишься? — спросил шофер, изо всех сил давя на заедающий рычаг передач. — Все-таки, враг народа.

— А я его в кисете ношу, да? — коротко рассмеялся Степан. Потом посерьезнел. — Ты вот что… как тебя?

— Иван, — через плечо бросил шофер, крутя баранку.

— Вот что, Ваня. Тут, как говорится — меньше знаешь, крепче спишь. Это во-первых. А во-вторых — без разницы мне, кто на моей самокрутке изображен. Кроме Самого, конечно. Понял? Или все еще любопытствуешь?

Парень было хотел что-то возразить, но услышав холодный смешок старшины, промолчал. Немного подождав, Нефедов чиркнул спичкой и нещадно задымил, поглядывая в окно. Дорога петляла между холмами, поросшими молодым сосняком. Тут и там в траве виднелись желтые пятна маслят.

— Богатые места, — задумчиво сказал Степан, выдыхая горький дым в открытое окно, — даже интересно, почему так мало людей здесь живет. На карте всего две деревеньки. Черновилово — ну тут понятно, станция, склады. И Волково рядом.

Иван крутнул руль и нехотя отозвался:

— Какое там… Волково-то нынче совсем заброшено. Один погост остался. Жили там раньше, верно. Старая деревня, дед говорил — еще барская.

— Вон что… — старшина коротко поглядел на шофера. — И что же? На войне всех выкосило или сами разбежались?

— Да… как сказать, — парень помусолил в зубах цигарку, потом сдвинул кепку на лоб и решительно закончил:

— Говорят, нечисто там, — и пристукнул ладонью по рулю.

Нефедов вроде и не отреагировал. Как смотрел в окно, так и продолжал смотреть, скользя взглядом по сосенкам и желтым песчаным проплешинам. Потом выщелкнул догоревший окурок в окно и кашлянул.

— Нечисто, говоришь… Бабки плетут или сам боишься?

— Ты, земляк, говори, да не…! — вскинулся было Иван, и тут же поймал глазами серебряный отблеск на груди старшины. И обмяк, прикусил язык. То была не обычная «звездочка» или «отвага», привычная для демобилизовавшегося солдата.

Волчий Знак, отличие Охотника.

Иван побледнел, нещадно выкручивая баранку на крутом повороте.

Об Охотниках говорили разное — кто называл их душегубами почище немцев, а кто, как Ванькин дед, каждое воскресенье выпивал за их здравие чарку водки, крестясь на образа в красном углу. Там, где в войну проходили их отряды, нежить оставалась лежать мелким пеплом, а живым бояться было нечего. Но живые все равно боялись.

Нефедов перехватил взгляд шофера, скосил глаза на серебряный кругляш. Потом вдруг фыркнул и рассмеялся — совсем по-мальчишески, запрокидывая голову и широко открыв щербатый рот.

— Вон ты чего! Значка испугался. Не слышал что ли, что Охотники только для всякой погани опасны?

— Много чего слышал, — хмуро ответил Иван. Дернул рычаг, машина взвыла и пошла чуть быстрее, — слышал вот, что после боя вас и награждать было некому. И не за что.

Он покосился вбок и невольно осекся. Рот старшины покривила злая усмешка. Степан дернул щекой, помолчал. Потом все же не сдержался.

— Много ты знаешь, сопляк… Если бы не мы… — и закусил губу, молча махнул рукой. Шофер упрямо набычился, смотрел прямо перед собой, боясь повернуть голову. Но Нефедов уже и думать забыл о брошенных сдуру словах. Перед глазами у него как наяву, встал кровавый март сорок четвертого на окраинах Фюрстенвальде.

— …Где они? Куда пошли? — надрываясь, хрипел седоусый капитан с простреленной грудью, дергаясь на кровавых тряпках, брошенных на землю вместо носилок. — Куда пошли?

Он повторял это упорно и без остановки, никак не реагируя на врачей, умело пластавших на нем задубевшую от грязи шинель.

— Куда пошли? Куда?

Медсестра, совсем еще девчонка, безуспешно пыталась успокоить его, громко повторяя на ухо:

— Все хорошо, товарищ капитан! Они вернутся! Вернутся! Тише вы!