Возвращались поздно ночью домой, торопились с другом очень.

«Уазик» устало гудит. Двигатель с трудом пересиливает крутой подъём. Последний перевал, пятнадцать километров и — Преображение. Позади четыре с половиной часа езды, два больших перевала, триста километров пути. Быстро проехали. Друг — классный водитель.

Интересно, кто-нибудь на «уазике» проезжал быстрее этот путь Владивосток — Преображение?

За длинную дорогу уже обо всём переговорили, обо всём передумали.

Полная луна чеканит резкие кроны деревьев да выписывает мягкие очертания обступивших сопок. Деревья дробно мелькают по сторонам, измельчая вязкое небо. Небо то рябит меж сучьев, то вдруг отхлынет свободно, и плавно колышется вместе с округлыми валами сопочных очертаний.

Автомобиль продавливает светом фар сумеречное пространство, подрагивая, напирает на земную тень. Тень крепко липнет к каждому бугорку, каждому камешку, каждой ложбинке. И машина с трудом вращает липнущие колеса, повторяет каждый ухаб, каждую горку, словно выглаживает гигантским утюгом бесконечную ленту дороги.

Зазвенев на высокой ноте, двигатель вздохнул, словно переводя дух, и забормотал облегчённо, покашливая на спуске. Завизжали от восторга тормоза, словно и у автомобиля захватывало дух от стремительного спуска вниз, к светящейся среди сопок сфере подлунного моря.

— Санька, не спи! — Я заметил поникающую голову друга.

— Ой, то не вечер, то не ве-е-ч-е-е-е-е-р, — попытался хрипло запеть Александр и замолчал. Вздохнул, поёрзал по сиденью, пошевелил плечами, повращал головой, и автомобиль словно подхватило быстрое течение, понесло в русле дороги.

Поворот, другой, третий… Машина вдруг вздрогнула, повалилась в кювет. Удар об дверцу. Удар об крышу. Искры, звон разбитого стекла, скрежет, тело скручено в жгут. Жгучая боль в груди, в голове… Тяжёлая рука друга. Тишина.

— Санька, живой?

— М-м-м…

Протискиваюсь из-под машины и вытаскиваю липкого Сашку. Сашка еле шевелится, пытается что-то сказать, но ничего не разобрать. В свете луны поблескивает мокрая от крови голова друга.

— Санька, держись. Скоро нам помогут.

— М-м-м…

Осторожно тащу друга к откосу дороги и укладываю на ровное место. Вытаскиваю из автомобиля какие-то вещи, подсовываю под друга. Он тихо стонет.

— Санька, терпи.

— М-м-м…

Самого покачивает, тошнит. Присел — ещё хуже. Надо что-то делать. Собрать документы. Собрал. Вроде всё на месте. Засунул за пазуху.

— Ма-ши-на, — тихо сказал друг.

— Что-что? — не расслышал я.

— Ма-ши-на е-дет.

— Машина едет? Какая машина? — и увидел освещенные фарами кроны деревьев. По дороге неторопливо двигался автомобиль.

— Чего они так медленно?

— Ребята… стойте! Люди добрые, помогите до больницы добраться.

— Извини, машина полная, можем довезти только одного.

— Да-да, конечно. Саньку заберите, а я сам как-нибудь…

— Санька, крепись. Я за тобой следом…

Скрылись за поворотом красные фонари автомобиля, улеглась пыль. Будет ли еще попутная машина в три часа ночи? Надо идти в поселок.

Луна сочувственно кивает в такт неровным шагам. Ноги спотыкаются, заплетаются, словно идут не по дорожному полотну, а по невидимому буреломному лесу. Стала пробирать дрожь. Боль словно колючки цепляется на каждом шагу, тяжелеет и давит к земле. Идти невмоготу. Призрачный мир расплывается и меркнет. Надо отдохнуть. Но холодно: ноябрь — уже на лужах лёд.

Как там Санька? Наверное, довезли уже до больницы, собирают врачей, хлопочут вокруг. Хоть бы ничего серьезного у него не было!

В кювете лежит поваленное дерево. Ноги сами шагают к нему. Надо посидеть, отдохнуть. Сидеть хорошо: нет боли, нет дрожи, глаза закрываются, по телу разливается слабость и теплота. Надо прилечь. Насилу разлепливаю веки — кровь до сих пор сочится с головы. Смотрю вокруг: где бы прилечь. Возле корней дерева вроде как куча веток не веток, соломы не соломы. Вот на ней-то и прилягу. Но куча… шевельнулась! Показалось? Нашарил у ног камешек, бросил на кучу…

— О-о-о-у, — громыхнула куча, сверкнув зеленым глазом.

Тигр!!!

От ужаса оборвалось дыхание. Сжавшееся сердце колокольным языком заколотилось, забило больно по ребрам в набат. Тигр!!!

Рука машинально ищет камень. Один, второй. Нет, этот маленький. Ага, этот поувесистей.

— Чак-чак-чак-чак, — камни сами собой заколотили, застучали друг об друга, высекая искры.

Ноги охватила крупная дрожь, и они понемногу сдвигают тело по стволу дерева подальше от ужасной кучи. Чуть напряглись и, полусогнутые, мелкими шажочками засеменили на дорогу.