Но если Кампанелла приходит к приятию христианства, означает ли это, что созданная им философская система становится полностью ортодоксальной, превращает ли это калабрийского бунтаря в философа католической реакции, в апологета и защитника контрреформации, как полагают Р. Америо и Дж. Ди Наполи?

Действительно, Кампанелла пишет уже в тюрьме и завершает в Париже многотомное «Богословие», он представляет папе и кардиналам миссионерский трактат «Вспомнят и обратятся…», он издает дважды «Побежденный атеизм» и в «Монархии мессии» и в трактате «О царстве божьем» отстаивает папскую теократию. Его деятельность не осталась незамеченной. В январе 1629 г. инквизиция реабилитировала Кампанеллу от прежних обвинений в ереси. В апреле того же года его сочинения были изъяты из Индекса запрещенных книг. В июне капитул Доминиканского ордена присвоил ему степень магистра римско-католического богословия. Многие из его книг получают официальное одобрение богословов Рима и Сорбонны.

И все-таки не странно ли складывается в эпоху контрреформации судьба «философа католической реставрации», как именует Кампанеллу Дж. Ди Наполи? Оставим в стороне ранние инквизиционные процессы и калабрийский заговор, процесс в Неаполе и т. д. — обратимся к последним годам жизни и деятельности философа. Каждую свою книгу он издает с невероятными трудностями, преодолевая сопротивление церковной иерархии, столпов католической науки, Конгрегации Индекса, Римской инквизиции, доминиканских богословов. «Монархия мессии», прославлявшая папскую теократию, напечатана без ведома римских властей и сразу после выхода в свет конфискована и уничтожена папской цензурой. Трактат о предопределении вызывает резкие возражения инквизиторов уже после опубликования его в Париже, и до последних дней Кампанелла добивается, чтобы ему прислали эти возражения, дабы он мог отстоять свои взгляды. Рукопись книги «Вспомнят и обратятся…» задержана в Риме, и, несмотря на бесконечные просьбы, Кампанелла так и не смог ее получить: 300 лет после смерти автора пролежала она в архивах, пока увидела свет. «Богословие» также не было издано при жизни Кампанеллы, и поныне большая часть этого сочинения еще не опубликована.

Сам Кампанелла не раз заявлял о своей преданности католицизму, и мы не собираемся ставить под сомнение искренность этих заявлений. Незадолго до смерти он писал кардиналу Франческо Барберини: «У церкви нет большего защитника, чем я» (25, стр. 406). И все-таки те, кто на деле осуществлял политику контрреформации, те, кто отстаивал официальное истолкование католического вероучения, не считали его своим. Слишком просто объяснять все это недоразумением, завистью, личной враждой, дворцовыми интригами. Если, несмотря на покровительство папы Урбана VIII и кардинала Ришелье, Кампанелла все же пришелся не ко двору католической церкви первой трети XVII в., то, очевидно, церковная иерархия имела достаточные основания сомневаться — не в искренности его заявлений, а в приемлемости его теоретических позиций.

«Обращение» Кампанеллы к христианству было чем угодно, только не возвращением блудного сына. Он идет к церкви и католицизму не для того, чтобы подчинить свой разум требованиям схоластического богословия.

Необходимость новой теологии, так же как новой метафизики, новой философии, всего вообще обновления наук, Кампанелла обосновывает успехами человеческой цивилизации, достижениями эпохи великих открытий. Нельзя ссылаться на философию древних, держаться за философию Аристотеля, писал он в трактате «Против языческой философии» и в «Богословии», в наше время, после того как Колумб открыл Новый Свет, Магеллан совершил кругосветное путешествие, европейцам стали известны новые земли и моря, нравы и обычаи неведомых доселе народов, Коперник создал новую космологию, Тихо Браге и Галилей открыли новые звезды, кометы и планеты, неизвестные древним астрономам, изобретены книгопечатание, артиллерия, телескоп, реформирован календарь (13, стр. 6). Новая физика и новая астрономия настоятельно требуют перестройки и католического богословия (33, стр. 2–8). Таким образом, оказывается, что не наука должна приспосабливаться к традиционной теологии, а теология должна менять свою форму с новыми научными открытиями. Кампанелла высмеивает тех, кто цепляется за древние авторитеты: Августин и Лактанций отрицали существование антиподов — и опровергнуты Колумбом; Фома Аквинский вслед за Аристотелем отвергал жизнь на экваторе — и опровергнут Магелланом, Не та же ли судьба ждет схоластов, отрицающих открытия Коперника и Галилея (39, стр. 10)?

Особенно ясно несовместимость позиции Кампанеллы с официальной линией католической церкви эпохи контрреформации проявилась в постановке проблемы соотношения веры и знания, сформулированной им в виде знаменитой теории «двух книг» — своеобразной модификации средневековой теории «двух истин» (богословской и философской).

Существуют две божественные книги, в которых мы черпаем истину, говорит Кампанелла в трактате «Против языческой философии», — это природа и Писание. Живую книгу природы человек познает с помощью разума и ощущений; познание природы — дело философии и науки. Вторая книга — Священное писание. Она «не лучше» книги природы (33, стр. 22), а лишь «более подходит» обыденному человеческому сознанию. Две эти книги созданы богом с разной целью. Если первая — природа — открывает перед человеческим разумом безграничные возможности познания мира, то предметом второй — Писания — является наставление в нравственности и вере.

Между этими двумя книгами (природы и Писания) нет и не может быть, по мысли Кампанеллы, никакого противоречия. Ибо Священное писание вообще не имеет целью излагать законы природы. «Ни устами Моисея, ни устами Давида не излагал господь строение мира», — пишет Кампанелла в третьей книге своего «Богословия» (48, стр. 156). В Библии не следует искать ответ на вопросы об устройстве мира. «Так как Моисей излагал свою историю грубому народу грубым языком, он описал лишь то, что мог сделать очевидным для его ощущений» (48, стр. 86). Писание «более легко» для понимания, чем книга природы: оно передает нам сокрытое богом, как детям, «человеческим и детским образом, подобно тому как отец невразумительно говорит с ребенком, употребляя уменьшительные слова» (33, стр. 22). «Писание учит людей лишь тому, что относится к их спасению», — подчеркивает он в «Космологии», отвергая попытки противопоставлять тексты Библии новейшим научным открытиям (48, стр. 108–110). Моисей говорит «применительно к людям нашей системы», «в соответствии с нашим пониманием», это метафорический язык, не допускающий буквального истолкования и перенесения в науку и философию (48, стр. 138, 150, 156).

Еще в ранней «Философии, доказанной ощущениями» Кампанелла отвергал ссылку на церковный авторитет в вопросах науки: «Святая же церковь, руководимая святым духом, коль скоро никогда не ошибается, то и не определила ничего (по вопросам естествознания. — А. Г.), ибо это предмет не веры, а науки, о которой она не имеет попечения» (39, стр. 320). И в «Апологии Галилея», отвергая ссылки на Библию в полемике против коперниканства, он подчеркивал: «Христос в Евангелии никогда не спорил о физике или астрономии, но говорил лишь о том, что относится к нравственности и обещанию вечной жизни» (10, стр. 21).

Теория «двух книг» в истолковании Кампанеллы означала принципиальный отказ от согласования научных теорий и гипотез с истолкованием библейских текстов, а стало быть, освобождала научное исследование от подгонки его результатов к теологической доктрине.

Таким образом достигалась полная самостоятельность науки и философии от религии и богословия при провозглашении их глубочайшего единства и согласия. Но согласие это достигалось путем отстранения веры от области научного рационального знания. И сколько бы ни ссылался Кампанелла на постановления церковных соборов, сколько бы ни цитировал мнения отцов церкви, действительный смысл его принципиальной позиции был только один: научное познание мира не может быть подчинено истолкованию Библии, любая система мира, если она основана на наблюдениях и опыте, на рациональном знании, может быть принята. Если что и подвергалось при этом перетолкованию, то не данные науки, а именно Писание.