Дожидаюсь, пока он покажется между деревьев, заглядываю в черные провалы его глазниц и неожиданно для себя спрашиваю:

– Ты ведь знаешь, что я уйду при первой же возможности… Неужели радость от разового обладания чужой женой значит больше, чем честь воина и уважение всего Шаргайла?

Унгар останавливается на полушаге, затем подходит ко мне и опускается передо мной на колени:

– Ты не уйдешь, латтиара! Просто не захочешь!

Я изумленно выгибаю бровь и… начинаю хохотать. Истерически. До слез. А когда успокаиваюсь, оглядываю его с ног до головы и округляю глаза:

– Ты изучил «Тайны дворцовых альковов»? Или – дай я догадаюсь – даже попробовал кое-что из прочитанного перед побегом с Жергова плоскогорья?!

Ночная Тишь с хрустом сжимает кулаки, но молчит. Зря – я замолкать не собираюсь:

– И как овцы? Остались довольны? Хотя о чем это я – ты же с чего-то возомнил себя неотразимым!

Унгара аж передергивает: он гневно сдвигает брови к переносице, набирает в грудь воздуха, а потом вдруг улыбается. Да так радостно, что у меня в душе что-то обрывается.

– Мне не надо ничего изучать. Послезавтра ночью я познакомлю тебя с человеком, который заставит тебя увидеть во мне БОГА!!!

– Ты бредишь… – фыркаю я. – Кстати, Боги очень не любят, когда мы, смертные, сравниваем себя с ними…

– Да я…

– Бог? – ехидно спрашиваю я. – Или тот, кто их породил?!

Парень скрипит зубами, выхватывает из ножен наш’ги и утыкает его мне в горло:

– Послезавтра с тобой поработает брат-надзиратель, и ты, забыв про Крома, воспылаешь ко мне неугасимой любовью…

У меня слабеют колени и на миг останавливается сердце: я помню все, что король Неддар рассказывал нам про брата Годрима, и вдруг понимаю, куда «сбежал» брат-надзиратель!

В этот момент мне в глаза бросается ярко-желтая полоса, перечеркивающая горло Унгара.

Сглатываю, вскидываю взгляд к ночному небу и, сообразив, что эта полоса – лик Дейра, отразившийся в лезвии клинка, мысленно благодарю Двуликого за вовремя поданный знак.

Старший скалится еще веселее и словно подмигивает: «Ну же, продолжай, пока он не очухался!»

«Продолжаю…» – стряхнув с себя оцепенение, мысленно восклицаю я и смеюсь Унгару в лицо:

– Теперь я понимаю, почему ты с такой легкостью отказался от рода: ты не хейсар, а баба в ара’д’ори!

Он немеет, а я, почувствовав кураж, продолжаю в том же духе:

– Посуди сам, любой уважающий себя воин вызвал бы моего мужа на поединок БЕЗ СВИДЕТЕЛЕЙ. Ты – трус, поэтому сделал это во время айге’тта, точно зная, что твой отец не позволит вам скрестить клинки. Далее, вместо того чтобы найти себе женщину в других сарти и тем самым доказать всем, что тебе хватает на это мужества, ты, трус, умыкнул ее у родственника. Ну а сейчас, похитив меня, ты, трус, готов отдать меня этому самому надзирателю, ибо знаешь, что без посторонней помощи не победишь в лар’вате даже связанную женщину!

Унгар воет диким зверем, в мгновение ока рассекает ремни, приматывающие мои локти и колени к деревяшкам, затем переворачивает меня лицом вниз и зачем-то несколько раз дергает ремешки моей узды.

Удивляюсь. И тут же получаю ответ на незаданный вопрос:

– Все, узлы тебе не развязать! Так что восстанавливай кровообращение и готовься стать моей…

Слава Богам, что в этот момент я лежу лицом вниз – если бы Унгар увидел улыбку, против воли появившуюся у меня на лице, он бы связал меня в два раза сильнее!

…Руки и ноги начинают слушаться где-то через полчаса, но слабость из них никуда не девается, поэтому прежде, чем продолжить доводить Унгара до белого каления, я предельно добросовестно разминаюсь и даже пробую изобразить кусочек танца Ветра.

Унгар не мешает – стоит по другую сторону костра, рядом с грудой оружия, заботливо выложенного на груду переметных сумок, и сходит с ума от предвкушения.

Миг, когда его желание становится сильнее терпения, я чувствую чуть раньше него самого. И успеваю расстегнуть маттир.