Мышь пыталась ее немо выгнать, посылая языки фиолетового пламени в ее сторону, Мышьи мысли предлагали такую мультипликацию: Анжела торопливо берет сумочку и отправляется в кино, на лучший из лучших сеансов, Мышь запирает дверь и бросается Мэлору на руки, тот ее целует на весу и бережно опускает в кровать, почему-то в Анжелину кровать… В то же время ясное доброе истечение исходило от Мэлора, и она видела, что он думает иначе: вот Мышь выходит в уборную, Мэлор наклоняется к Анжеле и шепотом просит зайти, официально прощается, движется по зданию светящейся палочкой, замирает в кубике своей комнаты наверху, Анжела, выждав, небрежно выходит, взяв для отвода глаз сумочку, немо стоит в лифте, прижав сумочку к груди, стучится в его дверь… Дальше представление обрывалось (что Анжелу особенно радовало) и шло с начала, с вариантами.

Все трое были сильно напряжены: конус Мэлора внутри Мыши горел ярко, он космато вращался, уже начиная пульсировать, Мэлор был похож на чудного среброволосого дикобраза, собственные пальцы Анжелы посылали в пространство белые лучи, такие длинные и тонкие, что ими можно было ощупывать комнату. Сознание Мыши зациклилось на картине ухода Анжелы (все торопливее хватает свою жалкую желтенькую сумочку) Анжела не двигалась с места, Мышь, инстинктивно все почуяв, угрюмо сидела, хотя было заметно настойчивое требование ее мочевого пузыря… Вдруг Мэлор испустил несколько радужных оболочек внезапной идеи… На дискотеку, немедленно!

И обе стали собираться, краситься, зло поглядывая друг на друга и опасливо — на смирную спину Мэлора. Вихрем слетели вниз, там, в бледных ламповых лучах, метались огненные люди, они разбрызгивали горячие всплески, клочья пламени, смерчи и протуберанцы, Анжела бросилась в круг и мигом запылала серебром: это был настоящий праздник серебра, оно заполняло промежутки меж пляшущими фигурами, и фигуры двигались на чистом серебряном поле и поглощались им, и ничего больше не оставалось, кроме этого ровного, жутко слепящего серебра…

Однажды Анжела оказалась в танце Мэлора, они сблизились, тепло протекло; ни слова друг другу не говоря они вышли в коридор, Мэлор вызвал лифт, в кабине остро пахло лавандой, в комнате Мэлора — сырая ночь, Останкинская башня, озаренная разноцветными огнями, старческая голова внимательного индюка на потолке…

Анжела стала посередине, Мэлор сел на край кровати. Сквозь стены и мебель снизу поднималось настигающее серебро, она весело и снисходительно посмотрела на Мэлора, прямо в его берилловые глаза, и рванула через голову свитер, так что электрические искры полетели в разные стороны, скомкала, бросила в угол (не разбился) и, расправив плечи, шагнула на ступеньку вниз, в чистый поток серебра, и Мэлор принял ее, дрожащую, в свои руки, и наутро ее уже не было с ним.

— Разминируй меня… — прошептал он сквозь сон, без толку ощупывая влажную постель. Ему снилась война, полевая форма, какие-то саперы… Он открыл глаза, сбросив с век их микроскопические фигурки, нагнулся, подвинул баночку, пописал.

Пахло тем, что делалось здесь всю ночь. Сползя с кровати, Мэлор подошел к белому, лежавшему под столом: это был носовой платок, он бережно взял его и вывел за окно. В грудь дохнуло свежим весенним утром, талым снегом, облаком, смогом, сладостью гниения, каплями… Мэлор свесился из окна, посмотрел, не лежит ли Анжела внизу, и окончательно проснулся. Девушки действительно не было.

В подобные моменты жизни Мэлор обычно испытывал короткое, ничем не мотивированное счастье.

Завтракая, Мэлор (или Мэл, как несколько по-американски звали его с детства) вспоминал подробности, и настроение его падало. Он видел сваренную руку, которую в обиходе Анжела искусно прятала, но спящая, хорошо показала нежные пятна новой кожи на ладони и подушечках пальцев… Девушка безбожно врала, утверждая, что ожог этот был получен вследствие падения метеорита, в доказательство она предъявляла какой-то кусок угля, хрупкий на ощупь, пахнувший несвежей нефтью… Все это, в сочетании с особой, сладковатогнилой вонью ее гениталий, мешало Мэлу вполне насладиться ясным весенним утром, портило аппетит… Впрочем, вскоре, сразу же за порогом Солнышка, ему стало не до Анжелы.

Когда Мэл бодро, на длинных пружинистых ногах, словно юный Пушкин, на лету прикуривая (как бы играя на воображаемой дудочке) сбегал по ступенькам, он отметил, что тоже (по контрасту) стоит прикуривающий человек, но согнувшись, по птичьи расставив локти. Мэл с ходу посмотрел на него, будто сделав мгновенную фотографию со спины. Затем, пройдя несколько шагов, Мэл оглянулся, чтобы убедиться, кончил ли прикуривать прикуривающий человек, заодно посмотреть, как будет выходить та девушка, что ехала с ним в лифте. Лифт был битком, как всегда, и Мэл постеснялся начать…

Молодой человек, завершая жест выбрасываемой в урну спички, с благополучными клубами дыма во рту шел позади, а первокурсницы еще не было: по-видимому, задержалась у почтового стола. Перед метро Мэл остановился, чтобы старательно докурить, на самом деле — подождать светловолосую. У нее были хорошо развитые груди и щелкающая походка на высоких каблуках. Когда пахнуло ее духами, соблазнительным коктейлем жасмина и резеды, резкая боль в паху лишила Мэла дара речи, и девушка проплыла мимо нетронутой.