— Когда вы должны приступить к этой затее с царским правлением? — спросил Иоас.

— Когда вернемся к нему, — ответил Иуда. — Когда закончится срок нашего проповедования.

— Надеюсь, для простых людей ты более убедителен, — сказал Охозия. — Разумеется, меня ты не убедил вовсе.

Иуда Искариот холодно посмотрел на него, пожал плечами и улыбнулся, но улыбка получилась довольно кислая. Он допил вино, затем сказал:

— Он вас убедит. Он.

У Иоанна в Назарете дела шли достаточно хорошо. Он был скромным, вежливым, даже застенчивым, имел привлекательную внешность. Его громкий голос странно сочетался с нерешительной и неясной манерой высказываться. Так, он говорил:

— Я знаю, что у вас есть работа, которую нужно делать, овцы и скот, за которым нужно ухаживать, корзины, которые нужно плести, пища, которую нужно готовить, и с моей стороны было бы бесцеремонно отнимать у вас хотя бы минуту времени. Но позвольте мне вкратце изложить весть моего учителя — назарянина, как и все вы. Дело в том, что мы должны стараться любить, и это предписание любить — любить даже ваших врагов, и врагов, быть может, прежде всего — исходит не от какого-то сумасшедшего проповедника, которого не признает синагога, но от самих небес. Я вижу, что некоторые из вас уже готовы высказать свое недовольство. Некоторые ил вас хорошо помнят Иисуса. Да, Иисуса из Назарета. Этот самый город — позвольте я все-таки скажу — был благословен его зачатием здесь, и все же именно Назарет отверг Иисуса и забрасывал камнями в начале его проповедования. Я был здесь тогда. И меня забрасывали камнями. Но сейчас все прочие города Галилеи уже приняли его, как приняли и его благую весть…

Мария, мать Иисуса, теперь уже одинокая женщина в возрасте зрелой красоты, получала немало предложений о замужестве, но все их отклонила. Она сидела, греясь на солнце, у порога дома и пряла, когда пришел пекарь Иофам и сказал, что в городе проповедует Иоанн.

— Сам он не пришел, нет. Иисус то есть. Не очень-то он уверен, что его здесь хорошо встретят, вот и послал сюда проповедовать этого тронутого. Но не в синагоге, нет, не там.

Мария отвлеклась от работы и, вставая, спросила:

— Где?

— На окраине города.

Придя туда, Мария услышала, как Иоанн говорил:

— Я не думаю, что вы, назаряне, стали бы теперь забрасывать его камнями, если бы он возвратился к вам. Вы немало слышали о чудесах, которые он совершил. Зернышко дало росток, дерево становится все выше и выше, и благая весть о Царстве Небесном многие сердца переполняет радостью. Любите Бога! Хотя мне нет нужды говорить вам об этом. Но также любите и друг друга, делайте добро тем, кто ненавидит вас, — вот каково это новое учение, трудное учение, не спорю, но в нем — единственный путь к радости.

Увидев Марию, люди расступились и с необычной для назарян учтивостью жестами дали понять Иоанну, что они ценят сказанное, но считают, что теперь им лучше уйти, поскольку ему и матери его учителя, несомненно, есть о чем поговорить. А мать его — вот она.

Когда они остались вдвоем, Мария спросила:

— Как он сейчас?

— В порядке. Здоров, но похудел. Очень загорел на солнце. Думаю, тебе известно, что его очень любят.

— А также сильно ненавидят. Я боюсь за него. Мы увидимся в Иерусалиме?

— Да, на Пасху. Не бойся за него. С ним двенадцать крепких друзей.

— А против — несчетное число врагов. Не зайдешь ли ко мне перекусить.

Я отказываюсь признавать правдивым рассказ, который до сих пор передается некоторыми и в котором утверждается, будто Иоанн, молодой и здоровый человек, был очень тронут красотой матери своего учителя и оказывал ей робкие знаки внимания. Рассказ этот носит абсолютно клеветнический характер и совершенно неправдоподобен. Связанные с этим мотивом ассоциации вынуждают меня перенестись во дворец тетрарха Ирода, где в это время, лежа в большой постели, царь и царица вели разговор об Иисусе. Лежать-то они лежали, но не касались друг друга. Фигурально выражаясь, между ними на ложе покоился меч, и мечом этим было упорное нежелание (или неспособность) Ирода вступать с женой в интимные отношения. Впрочем, Иродиада уже почти перестала обращать на это внимание. Все помыслы ее были о власти.

— Это абсурд, когда человек должен заботиться об охране, чтобы обезопасить себя от нападения собственной охраны. Этот Иисус и его так называемые зелоты…

— Нет, моя дорогая, ты не совсем верно это понимаешь. Зелоты — одно, а Иисус — совсем другое. Хотя они и объединились в обличении нашего прелюбодейного образа жизни — ах, как мало им известно! — который эта публика называет еще и кровосмесительным. Нет, я действительно долженотослать тебя назад к моему брату Филиппу, хотя сомневаюсь, узнает ли он тебя сейчас. Не думаю, чтобы он узнавал кого бы то ни было, — слишком много пьет. Совсем погряз в пьянстве. Жаль. Он, несомненно, проявлял определенные, хотя и не очень большие, способности к управлению государством.

— Опять возвращаемся к старому, да?! Ты знаешь, каков будет мой ответ. Он идет следом за Иоанном, но после негоуже не придет никто! На сей раз это действительно будет конец!

— Еще одна окровавленная голова в мешке? Нет. Я никогда тебе этого не прощу, никогда. Хотя должен признать, что в определенных кругах это создало мне репутацию сильного правителя. Жизнь полна неожиданностей. Нет, моя дорогая. Что касается Иисуса, достаточно будет выдворить его из Галилеи в Иудею. А там о нем сможет позаботиться римский прокуратор. Хотя зачем? Он как раз проповедует справедливость и любовь к врагам. А тебя, моя дорогая, которая понятия не имеет о справедливости и не любит даже своих ближайших родственников…