Шрифт:
Морин наверху тихо прикрыла за собой дверь спальни Дэвида и постояла, вдыхая его запах. Затем раскрыла синие шторы, которые всегда задергивала на ночь, и проверила, не скопилась ли пыль на кромке тюля, касавшейся подоконника. Протерла посеребренные рамки выпускной кембриджской фотографии Дэвида и еще одной рядом, черно-белой, снятой во младенчестве. Морин поддержала в этой комнате порядок, потому что постоянно ждала сына и не знала, когда именно он вернется. Какой-то частью души она не переставала надеяться. Мужчинам невдомек, что значит быть матерью. За ребенка всегда переживаешь и любишь ничуть не меньше, даже когда он уже взрослый. Она вдруг вспомнила про Гарольда, про его розовое письмо и пожалела, что не может сейчас поговорить с сыном. Морин вышла из спальни так же неслышно, как и вошла, и отправилась снимать белье с постелей.
Гарольд Фрай вынул из ящика буфета несколько листов «Базилдон бонда» [2] и выбрал одну из шариковых ручек Морин. Но какие слова подыскать для умирающей от рака женщины? Ему хотелось донести до нее, как сильно он сострадает ей, но написать «соболезную», как на открытках из магазина, высылаемых уже после, так сказать, прискорбного события, было бы неуместным. К тому же казалось слишком формальным, будто отписка с его стороны.
Гарольд вывел было: «Дорогая мисс Хеннесси, от всей души надеюсь, что Ваше состояние улучшится», но, отложив ручку и внимательно перечитав послание, ощутил всю его неловкость и фальшь. Он скомкал лист и начал снова. Гарольд никогда не блистал красноречием, а теперь его чувства были столь безмерны, что трудно было выразить их в словах, но даже если бы это ему удалось, вряд ли пристало обращаться с ними к человеку, которому за двадцать лет не написал ни строчки. Вот если бы Куини оказалась на его месте, она бы точно не сплоховала.
2
«Базилдон бонд» — фирменное название высококачественной почтовой бумаги.
— Гарольд!
Оклик жены застал его врасплох: он думал, что Морин наверху, начищает что-нибудь или разговаривает с Дэвидом. Она так и не сняла резиновых перчаток.
— Пишу Куини весточку.
— Весточку?
Морин частенько повторяла за ним слова.
— Да. Подпишешь от себя?
— Думаю, не стоит. Наверное, это будет слишком — подписываться под посланием незнакомому человеку.
Хватит беспокоиться об изяществе слога. Нужные слова сами собой сложились в его голове в простой текст: «Дорогая Куини, спасибо за письмо. Очень тебе сочувствую.
— Сбегаю к почтовому ящику.
Часы показывали одиннадцать. Гарольд снял непромокаемую куртку с крючка, куда просила ее вешать Морин. Из двери в нос ему ударило теплым просоленным воздухом, но не успел Гарольд переступить левой ногой через порог, как рядом возникла жена.
— Ты надолго?
— Только туда и обратно.
Она неотрывно глядела на него зелеными, болотного оттенка глазами, приподняв хрупкий подбородок. Ему захотелось сказать ей что-нибудь, но он не нашелся, что именно, — по крайней мере, чтобы что-то изменить по существу. Как хорошо было бы обнять ее, как в прежние времена, положить голову ей на плечо и так замереть.
— Пока, Морин!
И осторожно, чтобы не хлопнуть, он закрыл за собой входную дверь.
Дома по Фоссбридж-роуд, выстроенные на холме, занимали, как любили отмечать агенты по продаже недвижимости, возвышенное положение, откуда открывался вид на весь Кингсбридж и даже на его окрестности. Их палисадники тем не менее сбегали под уклон под чересчур заметным углом, и растения в них так отчаянно цеплялись за бамбуковые подпорки, словно от этого зависела их жизнь.
Гарольд спустился по крутой бетонной дорожке к тротуару куда поспешнее, чем ему хотелось, заметив по пути пять новых проросших одуванчиков. Может, после обеда стоит обработать «Раундапом» [3] . Все же какое-то занятие…
3
«Раундап» — гербицид, производства компании «Монсанто».
Сосед, едва заприметив Гарольда, помахал ему и направился к смежной изгороди. Рекс был невысоким человечком с аккуратными ножками, маленькой головой и шарообразным туловищем посередине. Гарольд иногда всерьез опасался, что, если Рекс ненароком упадет, его будет невозможно остановить и он, словно бочонок, покатится с откоса. Рекс уже полгода, как овдовел — примерно тогда же, когда Гарольд вышел на пенсию. После смерти Элизабет он то и дело заводил беседы о том, как тяжела жизнь, и мог вести их часами.
«Надо хотя бы выслушать человека», — говорила мужу Морин, хотя Гарольд не мог понять, имела ли она в виду под этим «надо» его самого или вообще кого угодно.
— На прогулку? — уточнил Рекс.
Гарольд выбрал для ответа шутливый тон, безотказный, по его мнению, в тех случаях, когда не было времени и желания застревать надолго.
— Вам ничего не надо отправить, старина?
— Мне никто не пишет. С тех пор, как не стало Элизабет, мне шлют одни рекламки.
Он устремил взгляд в пространство, и Гарольд тут же смекнул, какой оборот обещает принять разговор. Он перевел глаза на небо, подернутое тончайшей, словно папиросная бумага, облачной дымкой.
— Чудесная выдалась погодка.
— Чудесная, — согласился Рекс.
Он помолчал и, чтобы заполнить паузу, вздохнул.
— Элизабет любила солнышко.
Снова помолчали.
— Удачный день для косьбы, Рекс.
— Очень даже удачный. Вы, Гарольд, отправляете траву на компост? Или мульчируете?
— От мульчирования, мне кажется, мусора многовато. И к обуви липнет, а Морин не любит, если я вдруг натопчу в доме.
Гарольд посмотрел на свои тапочки для парусного спорта и мысленно спросил себя, зачем их носить тому, кто вовсе не собирается ходить под парусом.