Брайан Марр, сойдя со сцены, решил остаться в зале, чтобы посмотреть, что будет дальше. Свободного места ему не нашлось, и он присел на ступеньку в проходе возле кресла Квиста.

— Представляю себе, какой переполох был в чикагском аэропорту, — сказал он, когда публика отпустила Джонни умыться и переодеться в золотой смокинг. — Мало того, что они искали несуществующую бомбу, так еще какого-то мужчину застрелили в туалете.

— Кого именно? — спросил Квист.

— Пока неизвестно, — пожал плечами Марр.

Потом, когда Джонни вошел в азарт, Марр восхищенно покачал головой:

— Клянусь богом, он поет лучше, чем раньше.

— Два года отдыха, — напомнил Квист. — Его голосовые связки требовали покоя.

— Много пил, не так ли?

— И по-прежнему пьет.

— Не понимаю, почему он ушел.

— Он заработал столько денег, что мог тратить, сколько хотел. А женщины ему, наверное, приелись.

— Едва ли. Посмотри на него. Он наслаждается. Он обожает эту толпу, он любит ее за то, что она от него без ума. Почему же он ушел?

— Может, каприз. Но сегодняшний вечер вернет его на сцену.

К Квисту подошел неизменный спутник Сэндза Эдди Уизмер.

— Джонни просит передать, что сегодня ничего не получится. Он приедет к вам на завтрак.

— В одиннадцать часов, — напомнил Квист.

— Так точно.

— Он отлично поет, Эдди.

— Великолепно. Так было и будет, — ответил Уизмер.

Двухэтажная квартира Квиста была расположена на Бикмен-Плэйс, неподалеку от высотного здания ООН. Редко кому удавалось попасть на второй этаж его апартаментов. Там располагалась спальня, окна которой выходили прямо на Ист-Ривер. Вся обстановка этой просторной, светлой комнаты состояла из огромной кровати, ночного столика с телефонным аппаратом и маленькой коробочкой интеркома, при необходимости связывающего Квиста с первым этажом, да электронного будильника. На стенах не было ни картин, ни украшений. Лишь окна обрамлялись темно-синими портьерами.

На следующее утро после триумфального выступления Джонни в «Мэдисон Сквер Гарден» Квист проснулся как от толчка. Телефон не звонил, но на нем вспыхивала и гасла красная лампочка. Квист осторожно приподнялся, чтобы не разбудить спящую рядом женщину, и взглянул на будильник. Шесть утра! Рано, слишком рано, хотя на улице уже начало светать.

Квист снял трубку.

— Какого черта? — шепотом спросил он.

— Извините, мистер Квист, — ответил швейцар. — Я знаю, который час. Но некий мистер Сэндз говорит, что дело не терпит отлагательств.

— Пьяный?

— Нет, сэр.

— Дайте ему трубку.

— Вопрос жизни и смерти, как пишут в мелодрамах, дружище, — прокричал Сэндз.

— Любого другого я велел бы вышвырнуть вон.

— Я не обманываю тебя, дружище.

— Дай мне пять минут, — попросил Квист.

— Я подожду у двери в квартиру. Откроешь, когда будешь готов.

Квист положил трубку и повернулся к женщине. Черные волосы разметались по подушке. Она спала как младенец. Наклонившись, Квист поцеловал ее, сначала в один глаз, потом в другой.

— Пришел Джонни.

Она сладко потянулась:

— Боже, мы проспали до одиннадцати?

— Сейчас только шесть часов. Похоже, у него какие-то неприятности.

— Ты хочешь, чтобы я ушла к себе?

— Нет. Выходи к завтраку, когда захочешь. Через черный ход. А пока спи.

Еще раз поцеловав Лидию, Квист прошел в ванную, встал под ледяной душ, насухо вытерся. В гардеробной он надел брюки цвета загара и розовую приталенную рубашку, сунул ноги в сандалии, причесался и по винтовой лестнице спустился на первый этаж.

Гостиная Квиста не имела ничего общего с его спартанской спальней. Стены покрывали сотни фотографий знаменитостей с дарственными надписями. Тут были звезды кино и театра, крупные политики, в том числе президент США, промышленные магнаты и несколько близких друзей, известных лишь узкому кругу. Висел на стене и написанный маслом портрет спящей на втором этаже женщины, принадлежащий кисти Гордона Стивенсона.

Гостей приглашали обычно только в эту комнату. На первом этаже находились также кабинет, кухня и столовая, которой пользовались очень редко.