— Опять та… превосходительство-то, пилила? У-у… зверь!

— Да ладно, Степушка, потом поговорим, золотой! Иди скореича, милый, а то меня опять будут ругать.

Гаврила Семеныч сегодня в духе. Крупными желтоватыми, но еще крепкими зубами он перегрызал бараний хрящик и, звонко отхлебывая белое вино из хрустального стаканчика, рассказывал, как по сегодняшней почте получил письмо в «собственные руки».

— Государеву благодарность имею. Я ныне триумфатором почувствовал себя, Машенька. Ради благодарственного слова самодержца дворянин к полюсу безлюдному поехать согласится.

Он вытер жирный рот салфеткой и приложился блеклыми губами к конверту с орлом, повертел, зачем-то понюхал и бережно положил в карман.

— О продукции изволит спрашивать. Я ответствовать могу — двух новых механикусов с Урала выписал, двух инженеров-бельгийцев… А народу для заводу у нас хватит.

Гаврила Семеныч громко чмокнул губами, высасывая мозг из кости, и докончил:

— О благоденствии и процветании завода нашего забочусь денно и нощно.

Марья Николаевна ребячливо надула губы.

— Фи, Гаврила Семеныч, ты несносен просто. Без разговоров служебных обойтись не можешь.

Гаврила Семеныч сладко зажмурил глаза и чмокнул в воздух. Засюсюкал жалобно:

— Ню-ню, зачем же сельдиться! Ню-ню, ни нядя!

Но тут же вдруг крякнул и сказал важно:

— Ты забывать изволишь, драгоценная, что место сие особливое, злато добывающее для государя нашего и благоденствия российского. Сие место победоносной и цветущей нашей колонией явилось… Ковыряем, ковыряем в недрах земных, и великая польза от сего для престола.

Повернулся к Вериньке, что хлопотала около стола:

— Ну, Веринька, а сладкое, сладкое?

— Сейчас, сейчас!

Подали сладкое. Гаврила Семеныч поднял сивые брови и радостно-пискливым голосом затянул:

— Ах, прянички с вареньем. Люблю-у-у! Как приятно все сие! И винцо подогрето… Ай да Машенька, хозяюшка моя! Дай ручку! Луцку, холосую, пухленчика дай! Во! во!

Гаврила Семеныч присосался жирными от соуса губами к белой ручке с ямками у основания пальцев.

За сладким Гаврила Семеныч разговоров деловых уже не вел и правилу этому изменять не любил.

— Знаешь, Машенька, поклонец тебе Владимир Никитич послал: поцелуйте, говорит, за меня любезную Марью Николаевну в обе ручки, а скоро и сам я не премину…

Марья Николаевна жеманно склонила головку.

— Ах, какой ты шутник, Габриэль… А что касается Владимира Никитича, то скажу: очень он обязательный кавалер и обращенья тонкого весьма.

— Ладно было бы, ежели бы он так же ревизовать научился, как и за бабьими юбками бегать. Ныне ездил в Пихтовский рудник [12] и счета за месяц так и не привез. За казачьими девками, что ль, там приволочился?

Под пудрой незаметно, как побледнела Марья Николаевна.

— Ну, Гаврила Семеныч… ты скажешь… за казачьими… фи!

— Да что, матушка! — грубо фыркнул Качка. — И кобель породистой любит иногда на дворняжек кидаться… Дай-ка, Веринька, розовой воды да зубочистку…. Да что ты, милая, уж за кушанье принялась? Неужто подождать нельзя?

— Я… не успела пообедать сегодня…

— Оставь ее в покое. Всегда что-нибудь…

Гаврила Семеныч погладил себя по животу, потянулся.

— Ух, накормила ты меня, Машенька.

Начальник заводов встал, выпрямился, бросил зубочистку, не глядя куда, обнял на ходу жену, стараясь ущипнуть через корсет. Марья Николаевна взвизгнула:

— Габ-ри-эль!..

Гаврила Семеныч — высокий, плотный, еще довольно стройный, несмотря на свои шестьдесят лет. Темно-зеленый, открытый, с круглыми полами сюртук и жилет из блестящего черного дамаса сидят без складочки на боках и груди.

В спальне Гаврила Семеныч переоделся в шлафрок коричневого цвета с большими меховыми отворотами, ноги из узких сапог сунул в бархатные, подбитые алтайской белкой туфли. Потер нога об ногу, зажмурился.

— Большое это приятство, Машенька! Я вот хоть какой сапог одень, а все в нем мозоли себе натру.

Марья Николаевна, протирая на ночь душистой мазью тонкую сохнущую кожу круглощекого лица, подумала с привычной досадой: «Ну где дурака такого найти? Как глупы рассуждения его». И вся вдруг зарделась, вплоть до розовой ямки на жирной шее под затылком, вспомнив, что завтра по уговору должен прийти Владимир Никитич: будет петь с ним дуэтом и где-нибудь тайком и воровски удастся поцеловать его в смешливые губы под белокурыми усами.