Пока готовился ужин, я присел у огня и достал трофейный вампирский дневник. Несколько секунд смотрел на знакомый иероглиф Смерть, а затем открыл толстый журнал и на заглавной странице обнаружил четверостишие на эльфийском:

Перевод был несложным:

Дальше шла запись на морейском:

«В мире живых есть много вещей, которые считаются ценными. Это любовь и слава, мудрость и почет, красота и уважение, имущество и деньги. Но когда к живым приходит бледная старуха в белом саване, все это теряет смысл. Отсюда вывод – смерть сильнее всего, и будущее за теми, кто встанет на ее сторону и будет ей служить».

На следующей странице то же самое. Смерть. Смерть. Гибель. Кровь. Страдания. И опять смерть. Ничего нового, сплошной психоз, навевавший тоску. И это писал вампир, которому свыше ста лет? Бред! Мне было трудно в это поверить. Но тем не менее против фактов не попрешь. Кровосос, погубивший множество людей, был романтиком. Он записывал в дневник стихи и, судя по тому, что все они были мне неизвестны, сочинял их самостоятельно. Странно. Однако что мне известно о вампирах, кроме того, о чем говорят люди вокруг? Практически ничего. Поэтому исключать, что вампир вполне мог быть романтиком и поэтом, не следовало.

Я быстро пролистал тетрадь до конца и кое-что интересное все-таки обнаружил. Никаких страшных тайн и схем, по которым можно найти клад. Обычные записи и несколько иероглифов. Уже знакомая мне Смерть и семь дополнительных: Восток, Граница, Тьма, Серый, Башня, Кровь, Спуск. Для чего Закария нарисовал эти знаки и где их увидел? Непонятно. И, подумав, что слишком часто на моем пути попадаются иероглифы Древних, словно специально, я убрал дневник вампира в сумку.

– Оттар! – окликнул меня Михар. – Давайте ко мне. Как раз каша поспела. С превосходным вяленым окороком, между прочим. А к нему свежее пиво.

Отказываться было неудобно, и я присоединился к поручику. Сразу получил глубокую глиняную тарелку с кашей, ложку, хлеб, кусок сдобренного перцем хваленого окорока и кружку пива. От ароматных запахов во рту начала выделяться слюна, но поесть не довелось.

С тракта на поляну свернул большой обоз из госпитальных фургонов под охраной полусотни всадников. Ничего необычного, места всем хватит, и мы с поручиком были не против. Вот только вслед за фургонами появилась освещенная светом дорогого магического светильника карета, и из нее вышла девушка, которую я узнал. Это была Юна Эстайн, и я не сдержался, встал и, улыбаясь, махнул ей рукой:

– Добрый вечер, госпожа Юна.

Она посмотрела на меня и не признала, что и немудрено. Девушка чистенькая и гладенькая, от нее за милю духами пахнет, а я грязный, уже потертый и закопченный дымом походных костров, стою в полутьме с котелком в руках и скалюсь. Как такого узнаешь?

Тогда я подошел к ней, отвесил вежливый поклон и спросил:

– Какими судьбами вы здесь, госпожа Юна?

Глаза девушка расширились. Теперь она меня вспомнила. Вот только ответить не успела, из-за спины я услышал голос:

– Мы сопровождаем груз для военных госпиталей Второй армии. Это дар жителей города Рупьенгард нашим военным.

Я обернулся и обнаружил еще одного знакомца, Сьеррэ Эрахова в мундире лейтенанта. Что и немудрено. Если его родной дядя командует 11-м легионом, который он набирает из своих вассалов, карьерный рост Сьеррэ обеспечен.

– Ты-ы-ы! – прошипел он и сжал кулаки.

Смотреть на Сьеррэ было смешно, очень уж комичной выглядела его злость, особенно после кровавого штурма Дер-Вагата. И очень по-детски он себя вел. Но смех пришлось сдержать. Мне не хотелось ссоры, тем более с офицером выше меня по званию на две ступени. Однако в отличие от меня молодой Эрахов сдерживаться не собирался и, схватившись за меч, воскликнул:

– Ты мерзавец! И я готов снова бросить тебе в лицо перчатку!

– Ну и зря. – Я усмехнулся. – Мы на войне, так что подожди. Вот победим, тогда и встретимся.

– Нет! Поединок! Прямо сейчас! Я требую сатисфакции!

– Да пошел ты. – Я снова посмотрел на Юну: – Извините, госпожа…

Договорить не получилось. На затылке шевельнулись волосы. Опасность! И я отскочил в сторону.

– Получи, негодяй!

Сьеррэ все-таки решил вынудить меня на поединок, который по законам военного времени в действующих войсках карался весьма сурово, вплоть до смертной казни, и попытался ударить ногой. Однако удар пришелся в пустоту, а он, не удержав равновесия, растянулся на грязной траве, и его ладони при падении уткнулись в человеческие экскременты, которых вокруг хватало. Некрасивая ситуация. Можно даже сказать, что позорная, и Сьеррэ закричал:

– Солдаты! Ко мне!

Не понимая, в чем дело, на помощь к лейтенанту бросились его воины, а ко мне поспешили кавалеристы поручика Михара. Заскрежетала сталь, и кто знает, что бы произошло дальше, но сработала моя сигнальная сеть. Судя по всему, поручик тоже что-то почуял и начал оглядываться. А затем из темноты вылетели стрелы, и воздух содрогнулся от рева вражеских воинов:

– За короля! Убивай морейских собак!

Раскинув руки и обливаясь кровью, упал кавалерист. В его шее торчала корявая охотничья стрела, простая самоделка с гусиными перьями, и на миг все вокруг меня застыло, словно кто-то остановил время. Но продолжалось это недолго. Ровно столько, чтобы я понял – на нас напали вражеские диверсанты, не вычищенные морейскими егерями.