Планы группы то и дело срывались из-за недугов Брайана — нередко просто ипохондрических припадков от недостатка внимания, но порой впечатляюще подлинных. Вряд ли существует обстановка, менее подходящая для хронического астматика, — на выступлениях в залах и кинотеатрах, откуда тысячи натруженных легких выкачали весь кислород, он хрипел, задыхался и нащупывал ингалятор, который всегда таскал с собой. На вторых американских гастролях он пропустил три концерта — из-за острого бронхита пришлось срочно везти его в больницу, где он начал бредить; кормили его там внутривенно. Отсутствие Брайана на сцене породило слухи о том, что он уходит из группы, а то и уже ушел.

Неразборчивое потребление алкоголя, амфетаминов, а теперь и марихуаны подкармливало его давно зреющую обиду: у него, по его мнению, отнимают группу, которую он же и создал. Он вечно жаловался Биллу Уаймену и Чарли Уоттсу — а также всем, кто готов был слушать, — что Мик и Кит при потворстве Олдэма замышляют подорвать его авторитет или вовсе вышвырнуть отца-основателя за борт. В то же время он отталкивал Билла и Чарли, поскольку изображал капризную звезду, — Мику это пока и в голову не приходило. В гастрольных поездках по Штатам они останавливались у придорожных закусочных, но Брайан говорил, что не голоден, и сидел в машине. Когда все остальные возвращались и караван готовился отправиться в путь, Брайан заявлял, что вот теперь проголодался, уходил в закусочную и в подчеркнуто черепашьем темпе поглощал там стейк или бургер.

Как-то раз он повел себя так, что монументально терпеливый и добродушный гастрольный менеджер Иэн Стюарт схватил его за горло и затряс. «Ты зачем вечно всех на дно тянешь, говнюк? — орал Стю, ритмично его встряхивая. — Зачем? Зачем?» И в то же время Брайан умел быть неотразимо обаятелен, особенно с поклонниками, стариками и сотрудниками Эндрю Олдэма. «Мы все радовались, видя золотистые волосы Брайана, — вспоминает Ширли Арнольд. — Будто солнышко взошло».

Величайшая угроза крылась в его плотских аппетитах, которые давали немалую фору самым грязным фантазиям публики о Мике. Ибо под золотистой челкой и шепелявым псевдодетским обаянием скрывались сложные сексуальные заскоки и некий садомазохизм, которые до крайности неприятно проступали наружу неуверенностью и паранойей, обостренными, в свою очередь, алкоголем и наркотиками. В Америке после одной ночевки из мотельной избушки наутро вышла девушка, проведшая ночь с Брайаном, — под глазом фонарь, все лицо в синяках. Один сотрудник Эрика Истона так взбесился, что отлупцевал Брайана и сломал ему два ребра, — Брайан потом много дней проходил в корсете. Журналистам скормили байку о том, что Брайан покалечился у бассейна, «практикуя карате» вместе с другими членами группы.

Свидетели той поры в один голос утверждают, что никакой личной враждебности Мик к Брайану не питал, — Мик просто опасался, что ненадежность и нестабильность Брайана отразятся на растущем бизнесе «Стоунз». Если Мик с Олдэмом и плели заговоры на том этапе, интересовала их только борьба за живучесть группы. По словам Билла Уаймена, на пике газетного цунами 1964–1965 годов всплыла очередная молодая женщина, которая утверждала, что беременна от Брайана, и грозилась продать свою историю в газеты. Олдэм и Мик разобрались с ней, Брайана не оповестив, составили официальную бумагу, в которой женщина отказывалась от обвинений в обмен на разовую выплату в 700 фунтов. Деньги затем списали из гонораров ничего не подозревающего Брайана.

19 января 1965 года «Стоунз» отправились на свои первые австралийские и дальневосточные гастроли, полетели — снова экономклассом — из Лос-Анджелеса через Гавайи и Фиджи. Массовая истерика и хаос в Сиднейском аэропорту затмили даже сцены в нью-йоркском аэропорту Кеннеди. Самолет «Стоунз» еще не успел приземлиться, а уже случилась мини-катастрофа: под натиском нескольких сотен вопящих девчонок рухнули металлические заграждения верхнего уровня, и, по словам Билла Уаймена, «тела лежали в шесть слоев». Одна предприимчивая группка из пяти девчонок умудрилась просочиться сквозь охрану на ВПП и пряталась за трапом, когда музыканты выходили из самолета. Трем, прежде чем их уволокла полиция, удалось добраться до Мика, Билла и Чарли.

Мик впервые очутился в стране, где его мать провела годы раннего детства, — в стране, чей акцент она так старательно прятала в сельском Кенте. Мику строго-настрого наказали повидаться в Сиднее с сестрой Евы, которая вернулась в Австралию в 1950-х, и еще с несколькими родственниками, которых он прежде в глаза не видел. Узнав, что его тетка планирует сходить на концерт «Стоунз» в Сиднейском сельскохозяйственном зале, Ева написала ей, по обыкновению смутно негодуя: «Настоятельно советую тебе прихватить беруши — мне после концерта пришлось идти к врачу и лечить разрывы барабанных перепонок».

Австралия была тогда агрессивно мачистской страной и остро переживала свою неполноценность в сравнении с ее бывшим правителем Великобританией. Почти всем критикам гораздо больше пришелся по вкусу другой хедлайнер, американец Рой Орбисон. А воздействие этих «бриттых гомосеков» на молодое население женского пола — из чьих ретивых толп на каждой остановке можно было выбирать сексуальных партнерш, как живых устриц из аквариума в рыбном ресторане, — вдохновило газеты на пока рекордные сенсационные заголовки: «ШОК! УРОДСКИЕ ЛИЦА! УРОДСКАЯ РЕЧЬ! УРОДСКИЕ МАНЕРЫ!» — практически блевала шапка в «Сидней морнинг геральд».

Собственно говоря, к уродской речи и манерам на этих гастролях «Стоунз» подошли ближе всего, когда проезжали через новозеландский Инверкаргилл и Мик на пресс-конференции на миг отбросил ни к чему не обязывающую банальность и пожаловался на условия проживания. «В этой гостинице двадцать восемь номеров и всего две ванны, — изумлялась якобы грязная поп-звезда. — А после семи вечера перестают кормить». Спустя сорок лет на стене за сценой Городского театра обнаружились нацарапанные слова «Мик Джаггер», — очевидно, он не круглосуточно торчал в этих немытых и некормленых условиях.