— Понятно. А кем вы приходитесь мистеру Кэнону?

— Я помогаю ему управляться с магазином. У него антикварный магазин на Кинг-стрит. Бывали там?

— Я же медсестра, а не миллионер, — ответила она.

Другие медсестры с невыразительными лицами, дремавшие за своими столами, засмеялись в знак одобрения.

— Как вы думаете, мистер Кэнон скоро поправится? — спросил я. — Надеюсь, у него ничего серьезного?

— Доктор Рэй осмотрит его завтра. После этого можно будет что-то сказать.

— А какая специальность у доктора Рэя?

— Онкология.

Странно, что это мудреное пятисложное слово не попало в ежедневный список из пяти непроизносимых слов, составляемый моей матерью. Звучало оно зловеще, словно источало яд.

— Простите, мэм. Я не знаю, что это такое.

— Рак, — ответила медсестра, и я впервые столкнулся с этим жутким приговором.

— Он вон в той палате. Мы дали ему лекарство, но спит он плохо.

Я вошел в палату, мои глаза не сразу привыкли к темноте.

— Что это ты уставился на меня, как на хорька в клетке?

— Я думал, вы спите, мистер Кэнон. Мне сказали, вам дали снотворное.

— Я слишком взволнован, чтобы уснуть.

— Что вас беспокоит?

— Да так, пустяки. Недержание, деменция, паралич, боль, если не считать самой смерти.

— Не беспокойтесь. Все пройдет, немного погодя вам станет лучше.

— Меньше всего на свете я сейчас хотел видеть тебя. Почему ты так долго не приходил?

— Я заходил к вам домой, чтобы покормить кошек.

— Они разжиреют, как коровы, если будут набивать брюхо дважды в день.

— Я не знал. У меня никогда не было домашних животных. У моей матери аллергия на мех.

— Один раз в день — и хватит с них.

— Хорошо, так и буду делать.

— Надо нанять домработницу прибраться в доме, — сказал мистер Кэнон. — У меня там в кровати такое безобразие. Я чуть не умер со стыда перед этими славными мальчиками из «скорой». Застали меня в таком позорном состоянии.

— Эти ребята видали всякое. Так сказал мне отец, когда мы убирались.

— Вы убрались в доме?

— Да, дом сияет, как новенький. Простыни спасти не удалось, но все остальное в порядке. Вымыто, вычищено, отполировано. Мы славно поработали. Даже принесли цветы из сада.

— Спасибо тебе, разбойник. И передай от меня благодарность своему отцу. Вы не обязаны были этим заниматься.

— Отец сказал, что только мы с ним можем справиться с чем угодно. Вы были без сознания и совсем без сил.

— Да, я вообще ничего не помню, — признался старик.

В палату заглянула медсестра Верга.

— Посетитель не мешает вам, мистер Кэнон? Мы можем его выпроводить.

— Еще чего! Если мне кто и мешает, то это вы и ваши бравые медсестры, — проворчал мистер Кэнон. — Этот мальчик накормил моих кошек, убрался у меня дома. Почему я не могу уснуть? Вы даете мне подделки вместо настоящих эффективных препаратов?

— Сейчас сделаем укол, и вы проспите всю ночь, — ответила медсестра. — А мальчику нужно уйти.

— Еще пару минут, — попросил мистер Кэнон. — Лео, я хочу, чтобы ты завтра позвонил моему адвокату Кливленду Уинтерсу. Мне нужно сделать несколько важных распоряжений, и чем раньше, тем лучше.

— Завтра утром вас осмотрит доктор, — ответил я. — Он поднимет вас на ноги. И вы скоро вернетесь домой.

— Так бывает только в книгах и в кино. Что-то оборвалось во мне сегодня утром. Глубоко-глубоко внутри. Не знаю, что это, но мне конец. Убери кислое выражение с лица! Я хочу составить для тебя длинный список дел. Нужно обзвонить кое-кого из покупателей — мерзавцев, которые мне задолжали. Нужно позвонить продавцам, у которых остались купленные мной вещи. Все свои книги я хочу пожертвовать Чарлстонской библиотеке. Мне нужно переговорить с куратором Музея искусств Гиббса. Обязательно позвони настоятелю церкви Святого Михаила, пусть придет исповедовать и соборовать меня. И еще принеси молитвенник, который лежит в верхнем ящике тумбочки у моей кровати. Его взял с собой мой прапрадед Кэнон, когда отправился на Битву в Глуши. [111]

— Нет, — возразил я. — Не буду я ничего делать. Не буду, и все. Доктор Рэй утром осмотрит вас, назначит лечение. Вам станет лучше, вот увидите. Завтра вечером сами же будете смеяться над собой. А я буду дразнить вас этим разговором еще тридцать лет, честное слово.

— Ах, Лео, Лео! Я никогда никому не говорил об этом. Я ни с кем не был достаточно близок. Я выбрал жизнь затворника, потому что считал ее наиболее подходящей для себя. Для отца и матери я был горьким разочарованием. Единственному ребенку это невозможно пережить. Эта рана кровоточит всю жизнь, ее даже время не лечит. О моей болезни никто в Чарлстоне не знает. Я ничего не сказал ни своему любимому настоятелю, ни адвокату. Два года назад мне поставили диагноз «лейкемия». Я не выйду из этой больницы.