Свидетельствую

Аннотация

1 Еще никогда ни один суд не привлекал столь пристального внимания мировой общественности. Шесть телекамер медленно поворачивались вслед за торжественно шествующими к своим местам юридическими светилами в красных и черных мантиях. Десять микрофонов доносили до обоих полушарий Земли скрип ботинок и шелест бумаг. Двести репортеров и специальных корреспондентов заполнили балкон, отданный целиком в их распоряжение. Сорок представителей ЮНЕСКО взирали через зал суда на вдвое большее число ничего не выражающих, натянутых физиономий дипломатов и государственных чиновников. Отказалось от традиций. Процедура не имела ничего общего с обычной — это был особый процесс по совершенно особому делу. Вся техника была приспособлена к тому, чтобы соответствовать совершенно необычайному, ни на что не похожему обвиняемому. И высокие титулы судей подчеркивались театральной пышностью обстановки. На этом процессе не было присяжных, зато было пять судей. И миллиард граждан, которые следили за процессом дома у телевизоров и готовы были обеспечить справедливую игру. Вопрос о том, что же считать «справедливой игрой», заключал в себе столько вариантов, сколько невидимых зрителей следило за спектаклем, и большинство этих вариантов диктовалось не разумом, а чувствами. Ничтожное меньшинство зрителей ратовало за сохранение жизни обвиняемому, большинство же страстно желало ему смерти; были и колеблющиеся, согласные на изгнание его — каждый в соответствии со своим впечатлением от этого дела, вынесенным в результате длительной фанатичной агитации, предшествовавшей процессу. Члены суда неуверенно, как люди слишком старые и мудрые, чтобы выступать у рампы перед публикой, заняли свои места. Наступила тишина, нарушаемая только боем больших часов, расположенных над судьями. Было десять часов утра 17 мая 1987 года. Микрофоны разнесли бой часов по всему миру. Телекамеры передали изображения судей, часов и, наконец, того, что было в центре внимания всего человечества: существа на скамье подсудимых. Шесть месяцев прошло с того дня, как это существо стало сенсацией века, точкой, на которой сфокусировалось ничтожное количество безумных надежд и гораздо больше — безумных страхов человечества. Потом оно так часто появлялось на экранах телевизоров, на страницах журналов и газет, что чувство удивления прошло, а надежды и страхи остались. Постепенно его начали воспринимать как нечто карикатурное, дали ему презрительное прозвище Кактус, одни стали к нему относиться как к безнадежно уродливому глупцу, другие — как к коварному эмиссару еще более коварной иноземной цивилизации. Таким образом, близкое знакомство породило презрение, но не настолько сильное, чтобы убить страх. Его звали Мэт; оно прибыло с одной из планет системы Проциона. Около метра в высоту, ярко-зеленое, с ножками-подушечками, ручками-обрубками; снабженное отростками и ресничками, все это существо было в колючках и выступах и выглядело как взрослый кактус. Только у него были глаза, большие золотистые глаза, которые наивно смотрели на людей в ожидании милосердия, потому что существо это никогда никому не причиняло зла. Жаба, просто загрустившая жаба с драгоценными камнями на голове. Секретарь в черной мантии напыщенно провозгласил: — Заседание специальной коллегии суда, созванной под эгидой юриспруденции Соединенных Штатов Америки, объявляю открытым! Внимание! Тот судья, что сидел в центре, посмотрел на коллег, поправил очки, кинул хмурый взгляд на «жабу», или «кактус», или как его еще назвать. — Мэт с Проциона, нам известно, что вы не способны ни слышать, ни произносить слова, но можете телепатически понимать нас и отвечать в письменной форме. Телекамеры тут же показали, как Мэт повернулся к доске, установленной за скамьей подсудимых, и написал мелом одно слово: «Да». Судья продолжал: — Вы обвиняетесь в том, что незаконно попали в мир под названием Земля, точнее — страну, называемую Соединенными Штатами Америки. Признаете ли вы себя виновным? Большими белыми буквами Мэт вывел на доске: «А как еще можно сюда попасть?» Судья нахмурился: — Будьте добры отвечать на мои вопросы. — Не виновен. — Вам предоставлен защитник. Есть ли у вас возражения против его кандидатуры? — Благословен будь, миротворец. Немногие восприняли это как остроту. Большинство решило, что это сам дьявол цитирует Библию. Судья вздохнул, протер стекла очков и откинулся на спинку кресла. Расправив мантию на плечах, встал был высокий, длиннолицый человек с взглядом маленьких глаз. — Первый свидетель! Из зала вышел тщедушный человечек, неловко присел на стул свидетелей, беспокойно перебирая пальцами. — Ваше имя? — Сэмуэл Нолл. — Ваша ферма расположена близ Денвила? — Да, сэр. Я… — Не называйте меня «сэр». Только отвечайте на вопросы. Это существо приземлилось на территории вашей фермы? — Ваша честь, я протестую! — поднялся с места адвокат, человек чрезвычайно полный и краснолицый, по-видимому сангвиник. — Мой клиент — юридическое лицо, а не какое-то там существо. Поэтому его следует называть «обвиняемым». — Протест отклоняется! — отрезал судья в центре. — Продолжайте, мистер прокурор. — Итак, это существо приземлилось на территории вашей фермы? — Да, — ответил Сэмуэл Нолл, с гордостью глядя в объективы телекамер. — Оно свалилось как снег на голову и… — Отвечайте только на вопросы. Посадка сопровождалась серьезными разрушениями? — Да. — Что пострадало? — Два сарая и большая часть урожая. Убытков на три тысячи долларов. — Существо проявило при этом какие-либо признаки раскаяния? — Никаких, — Нолл сердито оглядел зал. — Вело себя как ни в чем не бывало. Прокурор сел, насмешливо улыбнувшись своему толстому противнику. — Передаю свидетеля защите, — сказал он. Адвокат встал, благожелательно посмотрел на Нолла и спросил: — Скажите, ваши сараи — это восьмиугольные башни с жалюзи в стенах и барометрически управляемыми крышами? Нолл вскинул брови и тихо ахнул: — Чего? — Ну, хорошо. Оставим это, ответьте мне на такой вопрос: ваш урожай, по-видимому, состоял из фузлинов и двухцветных меркинсов? — Это был ячмень, зрелый ячмень, — в отчаянии произнес Нолл. — Бог мой! Ячмень — надо же! А вам знакомы фузлины и меркинсы? Вы бы их узнали, если бы увидели? — Пожалуй что нет, — неохотно признался Нолл. — Разрешите заметить, что вам просто недостает умственных способностей, — резко заключил адвокат. — И я бесконечно сожалею об этом, поверьте мне. Вы видите по моему лицу, как это меня огорчает? — Не вижу, — ответил Нолл, чувствуя, как его трон перед телекамерами превращается в ложе, утыканное гвоздями. — Другими словами, вы не увидели бы и раскаяния, будь оно написано на моем лице? — Протестую! — загремел прокурор, заливаясь краской. — Нельзя сознательно заставлять свидетеля… Он остановился, заметив, что его соперник опустился на стул. Поспешно взяв себя в руки, прокурор проворчал: — Следующего свидетеля! Свидетель номер два был крепкий, весь в синем мужчина. Держался он уверенно, как человек, давно знакомый с судами и скучными судебными процедурами. — Имя? — Джозеф Хиггинсон. — Вы офицер полиции города Денвила? — Так точно. — Это вас вызвал на свою ферму первый свидетель? — Меня. Прокурор улыбался, задавая следующий вопрос, в полной уверенности, что теперь-то он целиком овладел событиями. — Увидев случившееся, вы постарались разобраться в причинах, не так ли? — Да, конечно. Мистер Хиггинсон обернулся и бросил сердитый взгляд в умоляющие золотистые глаза обвиняемого. — И что тогда случилось? — Оно парализовало меня одним взглядом. Вмешался судья слева: — Вы, кажется, выздоровели. Насколько глубок был паралич и сколько времени он продолжался? — Парализовало меня всего, ваша честь, но часа через два это прошло. — И за это время, — спросил прокурор, — иноземный преступник успел удрать? — Да, — мрачно ответил свидетель. — Резюмируем: существо игнорировало офицера полиции, находившегося при исполнении служебных обязанностей, напало на него и избежало ареста, так? — Да, — охотно согласился Хиггинсон. — Передаю свидетеля защите. Прокурор сел, чрезвычайно довольный собой. Поднялся адвокат, засунул пальцы за край жилета и с обезоруживающим дружелюбием обратился к Хиггинсону: — Вы всегда сумеете распознать при встрече своего коллегу полицейского? — Конечно. — Очень хорошо. Среди публики в зале сидит полицейский. Будьте добры, покажите его господам судьям. Хиггинсон внимательно осмотрел немногих присутствующих, которые здесь, в зале суда, представляли куда более обширную аудиторию телезрителей. Телекамеры следовали за его взглядом по рядам зрителей. Судьи, корреспонденты, репортеры, государственные чиновники — все смотрели туда же. — Он, наверное, в гражданском, — заявил Хиггинсон, сдаваясь. Судья в центре поспешил вмешаться: — Вряд ли суд признает доказательством вашей правоты неспособность свидетеля узнать полицейского, одетого в штатское. — Конечно, ваша честь, — согласился адвокат. На его круглом лице отражалось крушение надежд, что порадовало сердце его наблюдательного противника. Тогда, удовлетворенный тем, что прокурор вознесся на должную высоту, он вдруг просиял и шмякнул его на самое дно: — Но вышеупомянутый полицейский одет по всей форме. Прокурор изменился в лице, будто надел новую маску. Хиггинсон чуть не вывихнул шею, делая новую попытку разглядеть полицейского среди зрителей. — Зеленовато-коричневая форма с красными лампасами, — подсказал адвокат. — Это маршал, начальник корпуса военной полиции. — Вы мне этого не говорили, — обиженно заметил Хиггинсон. — А вы тогда, на ферме, сказали обвиняемому, что вы офицер полиции? Свидетель покраснел, открыл рот, закрыл его, умоляюще посмотрел на прокурора. — Отвечайте на вопрос, — потребовал судья. — Нет, я ему этого не говорил. — Почему? Вытирая платком лоб, Хиггинсон вдруг сказал охрипшим голосом: — Не считал нужным: по-моему, это было и так видно. А как по-вашему? — Задавать вопросы буду я, вы же будете отвечать на них. Что, по вашему мнению, маршал военной полиции «и так виден»? — Протестую! — замахал руками прокурор. — Мнение — это еще не доказательство. — Поддерживаю протест! — провозгласил судья в центре. Он посмотрел на адвоката поверх очков: — Суд принимает во внимание тот факт, что обвиняемый любую информацию способен получать телепатически и поэтому свидетель не должен был представляться ему вслух. Продолжайте допрос свидетеля. Адвокат снова обратился к Хиггинсону: — Опишите, пожалуйста, во всех подробностях ваше поведение в тот момент, когда вас парализовало. — Я тогда прицеливался. — Собирались стрелять? — Да. — В обвиняемого? — Да. — Это входит в ваши привычки — сначала стрелять, а потом задавать вопросы? — Привычки свидетеля не относятся к делу, — заявил судья в центре. Он взглянул на Хиггинсона: — Вы можете не отвечать на поставленный вопрос. Офицер Хиггинсон, удовлетворенно осклабившись, игнорировал вопрос адвоката. — С какого расстояния вы собирались стрелять? — продолжал адвокат. — С пятидесяти или шестидесяти ярдов. — Так далеко? Вы хороший стрелок? Хиггинсон осторожно кивнул, правда, без всякого чувства гордости. «Определенно этот толстяк — не такой уж простачок», — подумал он. — В котором часу вы рассчитываете попасть домой на ужин? Захваченный врасплох этим неожиданным маневром атакующего, свидетель от изумления открыл рот и произнес: — К полуночи, наверное. — Ваша жена будет рада узнать об этом. Если бы не радио и телевидение, разве вы могли бы передать ей это, передать словами? — Не стану же я орать так, чтоб было слышно в Денвиле, — съехидничал Хиггинсон. — Конечно, не станете. Человеческий голос без помощи радио и телевидения не может преодолеть такое расстояние. — Адвокат потер подбородок, подумал немного и вдруг воскликнул: — А телепатически «орать» на расстояние пятидесяти или шестидесяти ярдов вы станете? Ответа не последовало. — Или ваши телепатические способности превосходят способности обвиняемого, который сообщил мне, что у него они ограничены расстоянием в двадцать пять — тридцать ярдов? Хиггинсон прищурился, но не ответил ничего. — Вы и сами не знаете своих способностей? — Не знаю. — Жаль! — отрезал адвокат и, покачав головой, сел. Третий свидетель — темная личность оливкового цвета — мрачно разглядывал свои ботинки, пока прокурор не начал допроса. — Ваше имя? — Доминик Лолордо. Он произнес это тихим голосом, будто хотел, чтобы телезрители не только не видели его, но и не слышали. — Вы — директор рыбного ресторана? — Да. — Вы узнаете это существо на скамье подсудимых? Лолордо скосил глаза. — Да. — При каких обстоятельствах вы видели его в последний раз? — У меня в забегаловке, после закрытия. — Оно ворвалось в помещение перед самым закатом, и вы проснулись в тот момент, когда оно приступило к грабежу, не так ли? — Верно. — Вы не попытались схватить его? Лолордо состроил гримасу. — Это его-то? Схватить? Да посмотрите на него! — Но ведь если бы вы увидели, что вас грабят, наружность вора вас бы не остановила? — многозначительно заметил прокурор. — Тут, конечно, было что-то еще? — Оно влезло в окно, — сказал Лолордо уже громче прежнего. — Прямо в окно, проделало в нем дыру, повторившую его собственные очертания. И ушло точно тем же путем — просто еще одна такая же дыра в окне. И ни разбитого стекла, ни осколков — ничего. Что бы вы на моем месте стали делать с зеленым кошмаром, который лезет в окно так, как будто там нет никакого стекла? — Когда существо проявило свои сверхъестественные способности, вы бросились за помощью? — А вы как думали?! — Но помощь пришла слишком поздно? Когда бессовестного грабителя и след простыл? — Да. Прокурор жестом дал понять, что кончил, и к допросу приступил адвокат. — Вы утверждаете, что вас ограбили. Что у вас украли? — Так, пустяки. — Это не ответ. — Разве? — Лолордо зевнул с нарочитым безразличием. Судья в центре, грозно нахмурившись, наклонился вперед. — Вы что, хотите схватить срок за неуважение к суду? — Он украл немного лобстеров и устриц, — неохотно, но поспешно ответил Лолордо. — Другими словами, плотную еду, а? — спросил адвокат. — Ну, если хотите… — Вы не подумали, что обвиняемый был безумно голоден? — Еще чего не хватало — думать! Я только взглянул на него — и давай бог ноги. — Так что, если даже обвиняемый успел прочитать ваши мысли о том, что он совершил преступление, у него уже все равно не оставалось времени на извинения или на возмещение причиненных вам убытков? Ответа не последовало. — А уж мысли-то вы излучали предельно враждебные? — Да, конечно, в любви ему не объяснялся, — заметил свидетель. Адвокат обратился к судьям: — Свидетель не заслуживает доверия. Дальнейший допрос считаю нецелесообразным. Судьи посовещались, и тот, что в центре, холодно объявил о решении: — Содержать под стражей в помещении суда до вынесения приговора. Лолордо потопал прочь, бросая по сторонам злобные взгляды. — Четвертый свидетель! Трибуну занял энергичный человек среднего возраста — такими в кино представляют солидных президентов банков или знаменитых судей. И, по всей вероятности, с любой из этих ролей он бы великолепно справился. — Ваше имя? — Уинтроп Аллен. — Профессор зоологии, не так ли? — спросил прокурор. — Совершенно верно. — Вы узнаете это существо? — Как не узнать? Несколько месяцев я находился с ним в тесном контакте. Сделав нетерпеливый жест, прокурор спросил: — При каких обстоятельствах вы впервые столкнулись с ним? На такой вопрос, очевидно, можно было бы не отвечать: весь мир знал эти «обстоятельства». О них толковали вкривь и вкось, сопровождая рассказы всякими прикрасами. Тем не менее Аллен ответил: — Оно появилось в зоопарке через два часа после закрытия. Как оно туда попало, я не знаю. — Оно всюду совало свой нос, высматривая все, что можно высмотреть, все наматывая на ус? Аллен заметил с сомнением: — Что тут можно сказать… — Осматривало оно все вокруг или нет? — Конечно, ему многое удалось увидеть в зоопарке, прежде чем служители обнаружили его, но… — Пожалуйста, отвечайте без выкрутас, профессор Аллен, — жестко заметил прокурор. — Продолжим: благодаря невероятному фурору, произведенному прибытием на Землю этого существа, и последующим событиям вашим служащим нетрудно было опознать его? — Конечно. Они сразу сообщили мне о нем. — Как же вы тогда поступили? — Занялся этим делом сам. Нашел ему теплое удобное помещение в незанятой секции павильона рептилий. Все в зале суда, включая и телевизионные камеры, с уважением воззрились на специалиста, который с таким хладнокровием действовал в столь необычайных обстоятельствах. — Как же случилось, что вас при этом не разбил паралич, никто не уничтожил и вообще вы не стали жертвой сверхъестественного рока? — с кислой миной спросил прокурор. — Уж не излучали ли вы при этом самое сердечное приглашение? Свидетель сухо ответил: — Совершенно верно, излучал. — Оставьте ваши шутки до лучших времен, профессор, здесь они неуместны, — сурово оборвал его прокурор. — Как бы то ни было, суд понимает, что вы отнесли это кошмарное существо к классу рептилий и отвели ему подобающее место. — Чепуха! Просто павильон рептилий оказался свободен, удобен и поэтому приемлем. Обвиняемый не поддается нашей классификации. Сделав презрительный жест, прокурор продолжал: — Вам, вероятно, трудно объяснить суду, какими средствами вы одолели грозные силы и поймали это существо в ловушку? — Я не ловил его. Я знал, что оно разумно, и соответствующим образом относился к нему. — Если учесть заявление предыдущих свидетелей, вам крупно повезло, — колко заметил прокурор. — Почему этот уродец позволил вам в отличие от всех других вступить с ним в контакт? — Просто он понял, что мой разум привык иметь дело с нечеловеческими формами жизни. А отсюда он логически пришел к выводу, что со мной легче, чем с кем-либо другим, наладить контакт. — Логически пришел к выводу, — повторил прокурор и обратился к судьям: — Прошу, милостивые государи, обратить серьезное внимание на эти слова, учитывая, что данный свидетель находится на особом положении. — И он снова повернулся к Аллену: — Таким образом, вы считаете, что это существо обладает разумом? — Безусловно! — В течение нескольких месяцев вы имели возможность изучать разум этого незваного агрессора. Какой, по, вашему мнению, уровень интеллекта у этого существа? — Такой же, как и у вас, только он иной, совсем не похож на наш. — Вы считаете этого субъекта полноценным представителем его расы? — У меня нет оснований думать иначе. — То есть его раса равна нашей по разуму? — Очень возможно. — Профессор Аллен потер подбородок, минуту подумал. — Да, я бы сказал, равна, если вообще можно сравнивать столь непохожие явления. — А может быть, они даже превосходят нас и не только умственно, но и численно? — настойчиво гнул свою линию прокурор. — Не знаю. Сомневаюсь. — Но можно ли исключить такую возможность? — Такие произвольные умозаключения не могут удовлетворять, и поэтому я… — Не увиливайте от ответа! Существует ли возможность, пусть малейшая, что форма жизни, представляемая этим чудовищем, является самой страшной угрозой роду человеческому за всю его историю? — Если сильно захотеть, угрозой можно назвать все что угодно, но… — Угроза — да или нет?! Вмешался судья в центре: — Нельзя требовать определенного ответа от свидетеля на гипотетически поставленный вопрос. Прокурор невозмутимо поклонился: — Отлично, ваша честь, я поставлю вопрос иначе. — И возобновил допрос: — Считаете ли вы, как специалист, что интеллектуальный потенциал данной формы жизни достаточно высок, чтобы они напали, победили и поработили человечество, если бы они этого захотели? — Не знаю. — Это все, что вы можете сказать? — Боюсь, что да. — Но этого вполне достаточно, — резюмировал прокурор, многозначительно глядя в телекамеры на невидимое многомиллионное жюри. — Значит, вы допускаете, что существует опасность, небывалая опасность? — Я этого не говорил, — возразил Аллен. — Но вы не утверждали и обратного, — парировал прокурор, занимая свое место с видом самоуверенным и довольным. — Я кончил. Адвокат помедлил, прежде чем приступить к допросу. — Профессор Аллен, как освещались в прессе ваши многочисленные заявления, касающиеся обвиняемого? — Все они без исключения были грубо извращены, — хмуро ответил Аллен. Он бросил ледяной взгляд на большую группу репортеров, которые в ответ высокомерно ухмыльнулись. — Обвиняемого неоднократно рассматривали как шпиона, к которому во избежание худшего нужно применить решительные меры. На основании сведений, которыми вы располагаете, вы поддерживаете эту версию? — Нет. — Как бы вы определили общественное положение обвиняемого? — Он эмигрант, — ответил Аллен. — Не правда ли, побуждения обвиняемого невозможно рассматривать как враждебные роду человеческому? — Нет ничего невозможного, — сказал профессор Аллен, потому что он был воплощенная честность. — Обмануть можно и самого хитрого из нас. Но не думаю, чтобы меня обманули. Таково мое мнение, чего бы оно ни стоило. Адвокат вздохнул: — Как мне уже тут напоминали, мнение — это еще не доказательство. — Он опустился на стул, ворча себе под нос: -Хуже некуда! Какое несчастье! — Пятый свидетель!.. — Десятый свидетель!.. — Шестнадцатый свидетель! Шестнадцатый был последним в списке обвинения. Свидетелей могло быть в пять раз больше, но и этого хватало за глаза! И у них было что предложить для окончательного всеобщего приговора, соответствовавшего если не здравому смыслу, то по крайней мере предрассудкам, вполне убедительное, продуманное предложение о том, как поступать с кочующими формами жизни: терпеть их, дать им под зад коленом или сделать что-нибудь еще похуже. В настоящий момент стоял вопрос об общественной безопасности, и решать, стоит ли подвергать себя риску, должна была сама общественность. Имея это в виду, все шестнадцать свидетелей обвинения составили грозный обвинительный акт против странного златоглазого подсудимого, покушаясь не только на его свободу, но и на саму жизнь. Чувствуя себя хозяином положения, прокурор обращает повелительный взгляд на обвиняемого и приступает к допросу: — Без дураков — зачем вы прилетели на Землю? «Мне надо было сбежать из своего собственного мира». — И вы думаете, мы в это поверим? «Я ничего не думаю, — с трудом выводит на доске Мэт. — Я просто надеюсь». — На что же вы надеетесь? «На доброту». Прокурор смущен. В поисках соответствующего саркастического ответа он молчит с минуту, пока не находит другой путь допроса. — Так ваш собственный мир вас не устраивал? Что же вам в нем не нравилось? «Все».. — То есть вы были там отщепенцем? «Да». — А наш мир вы рассматриваете как подходящую мусорную свалку для таких отщепенцев, как вы? Мэт не отвечает. — Я считаю, что ваше утверждение — сплошная чепуха, что вся эта ваша история — просто выдумка. Полагаю, что причины вашего появления здесь глубже и неблаговиднее, чем вы хотите нам представить. Пойду дальше и скажу вам, что и прибыли-то вы сюда не из района Проциона, а откуда-то гораздо ближе, с Марса, например. Мэт по-прежнему хранит молчание. — Да знаете ли вы, что инженеры — конструкторы межпланетных кораблей подвергли ваш потерпевший крушение корабль длительному и серьезному обследованию и составили отчет об этом? Мэт стоит совсем спокойно, смотрит отсутствующим взором вдаль и ничего не говорит. — Знаете ли вы, что, хотя, по их мнению, ваш корабль превосходит все до сих пор сделанное нами в этой области и способен совершать полеты далеко за пределы Солнечной системы, тем не менее он не может достичь не только Проциона, но и Альфы Центавра? «Это верно», — пишет на доске Мэт. — И вы продолжаете упорствовать, что вы прибыли из системы Проциона? «Да». Прокурор недоуменно разводит руками. — Ваша честь, вы слышали, что говорит это существо. Его корабль не мог долететь до Земли с Проциона. И все же оно прилетело с Проциона. Чудовище непоследовательно либо в силу своего слабоумия, либо потому — и это, видимо, более вероятно, — что оно неумело лжет. Поэтому мне представляется едва ли целесообразным дальнейший… «Мой корабль и я ехали на астероиде», — выводит каракулями на доске Мэт. — Ну вот! — прокурор саркастически показывает на доску. — Обвиняемый ехал на астероиде! Ничего себе выход из им самим созданного тупика — на астероиде, не больше и не меньше! — Он сдвинул брови и посмотрел на обвиняемого. — Ох, и длинный путь вы, должно быть, проделали! «Да». — Значит, вы посадили корабль на астероид и, пролетев на нем много миллионов миль, сэкономили таким образом горючее? Вы никогда не слыхали о математической теории вероятностей, по которой вряд ли можно найти свободно плавающий астероид в каком бы то ни было районе космического пространства? «Это действительно чрезвычайно редкое явление», — соглашается Мэт. — И все же вы обнаруживаете такой именно астероид, который вместе с вами проделывает весь путь сюда? Самый поразительный из космических кораблей, не так ли? «Он не проделал весь путь сюда. Только большую часть пути». — Ну хорошо, — с легким презрением соглашается прокурор. — Девяносто девять миллионов вместо ста или сколько там должно быть. И все-таки это поразительно. «Более того, — продолжает уверенно писать Мэт, — это вовсе не был какой-то специально выбранный астероид, который доставил бы меня именно сюда. Это был первый попавшийся астероид, который мог увезти меня куда угодно. У меня не было определенной цели. Это был полет в пустоту, наудачу, на волю случая, навстречу моей судьбе». — Так если бы вы сели на другой астероид, вас могло занести куда-нибудь еще, да? «Или вовсе никуда, — дрожащей рукой пишет Мэт. — Судьба оказалась добра ко мне». — Не будьте так уверены в этом. — Прокурор засунул пальцы в карман жилета и зловеще посмотрел на обвиняемого. — Если истинные ваши цели, истинные мотивы хоть немного похожи на те, что вам приписывают наши вечно бдительные газетчики, то ваша защитительная речь должна быть безукоризненной, она должна убеждать. Представленный же сейчас вами вариант абсолютно бездоказателен. Кроме голословных утверждений, утверждений уродливого иноземца с неизвестными нам намерениями, мы, суд, ничего от вас не получили. — Он передохнул и закончил: — Можете вы представить на рассмотрение суда что-нибудь более существенное, чем ваша фантастическая история? «Я не знаю, как бороться с недоверием, — пишет Мэт медленно, устало. — Только верой». Прокурор отвергает это заявление резко и безжалостно: — Сколько еще подобных вам находится сейчас в нашем мире и проводит в жизнь свои подлые планы, пока вы тут в полном блеске славы морочите нам головы? До сих пор подобная мысль никому не приходила в голову — ни тем, кто находится в зале, ни за пределами его. Теперь с полдюжины репортеров втихомолку корили себя за то, что вовремя не набрели на эту ценную идею и не воспользовались ею. С самого начала предполагалось, что на планете пребывает всего лишь один пришелец, что он в надежных руках. Но ведь, действительно, где гарантия того, что десятки, а то и сотни других не скрываются в тени, не ждут своего часа? Люди переглядываются, беспокойно ерзают на своих местах. «Кроме меня, никого на корабле не было», — пишет мелом на доске Мэт. — Правда. Пожалуй, это первое ваше свидетельство, которое не вызывает сомнений. Ведь эксперты в отчете показали, что корабль, на котором вы прибыли, одноместный, так что, очевидно, вы были на нем одни. Но сколько еще ваших кораблей приземлилось примерно в это же время? «Ни одного». — Хотелось бы верить вам, — говорит прокурор, своим замечанием снова внося беспокойство в ряды слушателей. — На вашей планете, видимо, существует немало кораблей и более мощных и гораздо более вместительных, чем ваш, верно? «Много, — соглашается Мэт. — Но они не быстроходнее моего и не могут летать на более далекие расстояния. Они только могут нести больший груз». — Откуда у вас собственный корабль? «Украден». — Неужели вы его украли? — с ухмылочкой поднимает брови прокурор. — Так вы вор, признающийся в собственном преступлении! — Тут он делает вид, что его вдруг озарила идея: — А между прочим, каждый понимает, что лучше признаться в воровстве, чем в шпионаже. — Он дает этой мысли пустить корни, прежде чем нанести следующий удар. — Не будете ли вы добры рассказать нам, сколько еще ваших смелых и отчаянных соотечественников готовы или готовятся последовать вашему примеру в завоевании нашего мира? Поднимается адвокат и говорит: — Я рекомендую клиенту не отвечать на этот вопрос. Его противник нетерпеливым жестом предлагает адвокату сесть и обращается к судьям: — Ваша честь, я готов изложить версию обвинения. Судьи смотрят на часы, совещаются между собой, разрешают: — Приступайте! Речь прокурора была блистательной, разгромной, продолжительной, камня на камне не оставившей от защиты. В ней вновь приводились доказательства тяжести преступления, делались намеки, которые наводили невидимую аудиторию на еще более мрачные мысли. Нельзя сказать, чтобы прокурор испытывал истинную ненависть или страх перед незваным гостем — просто он блестяще выполнял свой профессиональный долг. — Этот процесс, этот необычайный, уникальнейший процесс, — говорил прокурор, — войдет в историю права и законности. Он представляет собой прецедент, в соответствии с которым мы будем строить свои отношения с будущими пришельцами из космоса. И вам, представителям общественного мнения, принадлежит решающая роль в установлении этих отношений; вам и только вам достанется либо пожинать плоды союза с иными цивилизациями, либо… — он сделал паузу, потом жестко добавил: — взвалить на свои плечи все ужасы инопланетной интервенции. И, позвольте вам заметить, плоды союза могут быть весьма незначительными, в то время как ужасы интервенции безмерны. Откашлявшись, отпив глоток воды, он снова приступил к делу: — И вот, чтобы наилучшим образом решить этот вопрос, прийти к правильным выводам, вам не остается ничего другого, как исходить из опыта общения с этим фантастическим типом, которому вы к тому же должны вынести свой приговор. Он повернулся к Мэту и дальше на протяжении всей своей речи не спускал с него глаз. — Это существо не было приведено к присяге, так как мы не знаем, чему оно может присягнуть. Его этика — если таковая вообще существует — это их этика, ничего общего не имеющая с нашей. Все, что мы знаем о нем, мы знаем с его слов, почерпнули из его весьма красочной фантастической истории, столь неправдоподобной для человеческого уха, что вряд ли можно винить кого-либо из нас за то, что он считает это существо бессовестным лжецом. При этих словах огромные глаза Мэта закрылись от боли и страдания, но прокурор решительно продолжал: — Если вопрос об искренности этого существа можно считать открытым, то в некоторых других аспектах — например, уважение к собственности, к закону — обвинение строится на фактах. А ведь это краеугольные камни нашей цивилизации, они создавались веками, и мы не дадим сокрушать их, пусть ради этого нам придется драться с самыми необыкновенными пришельцами! Тут он немного перехватил: уж очень явно это маленькое большеглазое существо не подходило на роль сокрушителя цивилизаций. Тем не менее нарисованная им перспектива должна была сформировать мнение тысяч, миллионов людей. Если они еще сомневаются, лучше действовать наверняка. — Он — вор. Более того: человек, сам признающий себя вором. Он обокрал не только нас, но и своих соотечественников, — продолжал наступление прокурор, не замечая, что употребляет по отношению к пришельцу уже местоимение не среднего рода, а мужского и называет его не «существом», а «человеком». — Сокрушитель, и притом разумный сокрушитель, и, возможно, предтеча целого сонма сокрушителей. Я думаю, что там, где прошел один, может пройти и целая армия! — И, не затрудняя себя вопросом, где найти столько астероидов, чтобы доставить к Земле сонмища пришельцев, добавил: — Сотни армий! То повышая, то понижая голос, то с вызовом, грубо, то мягко, вкрадчиво, он говорил, играя, как органист играет на гигантском органе, на чувствах своих слушателей, взывая к земному патриотизму, потворствуя ограниченности, оправдывая предрассудки, раздувая страхи — страх перед самим собой, страх перед другими, страх перед необычным по форме, страх перед завтрашним днем, страх перед неизведанным. Речь его была высокопарной, насмешливый тон сменялся торжественным, а затем саркастическим. — Он, — говорил прокурор, указывая на Мэта и все еще употребляя местоимение мужского рода, — он просит считать его гражданином нашего мира. Принять его со всеми его штучками-дрючками, с его сверхъестественными способностями, с его тайными побуждениями, которые, может быть, станут явными, когда будет уже слишком поздно? А не лучше ли — пусть даже он и в самом деле так чист и непорочен, как он хочет нас уверить, не лучше ли несправедливо покарать его одного, чем подвергать бесконечно большему риску великое множество других? Он с вызовом осмотрел аудиторию. — Предположим, мы примем его как беженца. Но кто даст ему кров? Кто захочет жить рядом с существом, столь чуждым человеку? — Он ухмыльнулся. — Впрочем, такие есть, жаждущие составить ему компанию. Как бы неправдоподобно это ни звучало, нашлись люди. Которым он нужен. Он поднял над головой письмо, чтобы все видели, и сказал: — Этот человек предлагает ему кров. Он пишет, что во время восьмого воплощения на Проционе сам он стоял на позициях нетерпимости… — Он швырнул письмо на стол. — Ненормальные встречаются и среди нас. Но, к счастью, судьбу человечества будут решать уравновешенные, разумные граждане, а не хронические идиоты. Поток слов лился еще полчаса. Закончил он так: — По нашим законам, шпиона-человека ждет быстрый конец, от человека, подозреваемого в шпионаже, мы легко избавляемся. Не вижу причин, почему инопланетный шпион заслуживает более мягкого обхождения, чем шпион-человек. Вот перед нами существо, в лучшем случае просто нежелательное, в худшем — первый агент разведки грозного врага. Обвинение считает, что в интересах всеобщей безопасности вы должны рассмотреть только два возможных варианта приговора: смертный приговор или немедленный выброс подсудимого в космос, туда, откуда он прибыл. Доказательства его вины весомы, и другой альтернативы у нас нет. Вы не могли не заметить, что все выступавшие здесь свидетели были свидетелями обвинения. Разве не знаменательно то, что у защиты не оказалось ни одного свидетеля? — Он подождал, пока смысл сказанного дойдет до слушателей, и, повторив: — Ни одного! — окончательно пригвоздил обвиняемого к позорному столбу. Еще один глоток воды, и он сел, аккуратно расправив складку на брюках. Теперь, кажется, ни у кого не осталось сомнений: Мэт — гад вонючий. Адвокат произвел легкую сенсацию, встав и заявив: — Ваша честь, защита отказывается излагать свою версию. Судьи посмотрели на него так, словно он был в десять раз чуднее своего клиента. Они пошелестели бумагами, пошептались между собой. Через некоторое время судья в центре спросил: — Это означает, что вы целиком полагаетесь на вердикт всеобщего голосования? — В конечном итоге, без сомнения, ваша честь, но еще не теперь. Мне необходимо провести дополнительный допрос и затем построить версию, основываясь на нем. — Приступайте, — разрешил судья, в сомнении нахмурив брови. Адвокат обратился к Мэту: — Все обитатели вашей планеты, так же как и вы, скажем… телепаты и не обладают устной речью? «Да, все». — У них общий нейроцентр, или, говоря проще, они прибегают к помощи общественного мозга? «Да». — Расскажите суду о своих родителях. Мэт, закрыв глаза, на какой-то миг погрузился в воспоминания. «Мои родители были не как все. Они были уродами. Они удалялись от нейроцентра до тех пор, пока почти не потеряли связь с остальными». — И они погибли вдали от всех? «Да», — после долгой паузы, медленно, неуверенно, дрожащими тонкими линиями вывела на доске рука Мэта. — И вы, видимо, впали в полное отчаяние? «Да». Адвокат обратился к судьям: — Мне хотелось бы задать еще несколько вопросов четвертому свидетелю. Судьи дали согласие, и профессор Аллен снова прошел к месту свидетелей. — Профессор, будьте добры, как эксперт и человек, долгое время лично изучавший моего клиента, скажите, пожалуйста, молод он или стар? — Он молод, — без заминки ответил Аллен. — Очень молод? — Довольно молод, — сказал Аллен. — По нашим понятиям, не достиг зрелости. — Спасибо. — Адвокат обвел мягким бесхитростным взглядом зал. На его полном, добродушном лице ничто не предвещало надвигающегося шторма. Тихим голосом задал он следующий вопрос: — Мужчина это или женщина? — Женщина, — ответил профессор Аллен. Репортер уронил блокнот. И в течение нескольких минут звук падения блокнота был единственным звуком в наступившей тишине. А потом раздался общий вздох, застрекотали кинокамеры, спеша запечатлеть Мэт, возгласы удивления прокатились из конца в конец зала. А наверху, на балконе, остроумнейший из современных карикатуристов рвал на кусочки свое последнее произведение, где он изобразил обвиняемого привязанным к хвосту ракеты, которая отправлялась на Луну. Подпись внизу гласила: «Кактус отправился в путешествие». А теперь — куда это годилось? Назвать, его… нет, ее, «кактусиха»? В поисках новой темы он почесал в затылке, сознавая в то же время, что какая тут может быть тема, не четвертовать же маленькую одинокую женщину. Прокурор сидел с поджатым ртом, всем своим видом напоминая фаталиста, из-под ног которого вырвали по крайней мере восемьдесят процентов почвы. Он-то знал эту публику. Он мог оценить общественную реакцию с точностью до десяти тысяч голосов. Все теперь смотрели только в золотистые глаза Мэт. Они были огромные, как и прежде, но теперь казались мягче и светились вроде бы ярче. Теперь, когда стало известно, что они принадлежат женщине, все увидели, что в них действительно есть что-то женственное. И каким-то странным, непонятным образом морщинки вокруг глаз вдруг помягчели, в них промелькнуло что-то, отдаленно похожее на человеческое. Полночь. Большой каменный подвал с металлической решеткой, стол, кровать, два стула и радио в углу. В камере двое: Мэт и толстяк адвокат. Беседуют, изучают корреспонденцию, посматривают на часы. — Вообще-то говоря, обвинение село в лужу с этим письмом, — говорит защитник: он все никак не отвыкнет выражать свои мысли вслух, хотя прекрасно знает, что собеседница слышит его мысли, а не слова. Толстым указательным пальцем он похлопывает по пачке писем, которые они только что прочитали. — Мне ничего не стоило положить его на обе лопатки, предъявив эти письма, написанные неделю назад прямо в наш адрес. Но что бы это дало? Лишний раз доказало бы, что люди мыслят по-разному. Он вздохнул, потянулся, зевнул, сотый, наверное, раз взглянул на часы и вынул очередное письмо. — Вот послушайте. И стал читать письмо вслух. «Мой тринадцатилетний сын докучает нам просьбой предложить вашему клиенту хотя бы недолго побыть в нашем доме. Может быть, вы сочтете глупостью с нашей стороны, что мы ему во всем потакаем, но нам так легче. У нас здесь есть свободная комната, и если ваш клиент чистоплотен и в банные дни не боится пара…» Последние слова он прочел невнятно, сквозь сдерживаемый зевок. — Предполагают, что всеобщее голосование должно закончиться к шести часам утра. Но, уверяю вас, раньше восьми или даже десяти им не кончить. Такие вещи никогда не проходят в положенный срок. — Он поерзал на жестком стуле, тщетно стараясь устроиться поудобнее. — Как бы там ни было, что бы ни произошло, я останусь с вами до самого конца. И не думайте, что я у вас единственный друг. — Он потрогал пачку писем. — Вон их сколько, вам остается выбирать. Мэт все это время была занята чтением записки, написанной неуверенным, неровным почерком. Потом она дотянулась до карандаша и бумаги и написала: «Аллен объяснил мне не все слова. Что такое „ветеран“?» Получив от доктора объяснение, она написала: «Мне больше всех нравится этот. У него травма. Если меня освободят, я приму его приглашение». — Ну-ка, покажите. — Толстяк взял письмо, прочитал его, похмыкивая, и вернул ей. — Как хотите. Впрочем, у вас с ним есть что-то общее, поскольку вы оба не в ладах с этим дурацким миром. — Он снова взглянул на часы и проворчал: — Да идут ли вообще эти часы? Что нам, целую неделю ждать утра, что ли? Кто-то, звеня связкой ключей, открыл дверь, и в камеру вошел прокурор. Улыбнувшись сопернику, он сказал: — Эл, вы настолько основательно почувствовали себя узником, что отказываетесь даже от тех немногих удобств, которые предоставлены тюрьмой? — От чего именно? — Да от радио! Адвокат презрительно фыркнул. — К черту радио! От него только шум. Мы тут занимались чтением писем, в тишине и покое… — Вдруг на его полном лице отразилось замешательство. — А что, мы здесь что-нибудь прослушали, что-нибудь передавали? — Последние известия в двенадцать. — Прокурор облокотился на край стола, продолжая улыбаться. — Голосование прекращено. — Не может быть! — Лицо адвоката вспыхнуло от гнева, он встал. — Ведь по всемирному соглашению приговор… — Может быть… при известных обстоятельствах, — прервал его прокурор. — А обстоятельства сложились так, что несметный поток голосов в защиту вашего клиента сделал дальнейший подсчет ненужным. — И он повернулся к Мэт: — Только это строго между нами, моя дорогая: я еще никогда так не радовался своему поражению. Человек средних лет, рано поседевший, с длинными тонкими пальцами, слушал радио в дальней комнате, когда раздался звонок в дверь. В комнате не было телевизора, только по радио звучала нежная полинезийская мелодия. Звонок прорвался сквозь музыку, хозяин выключил радио и поднялся. Очень осторожно он пересек комнату, открыл дверь и вышел в коридор. Странно. В этот предвечерний час некому было звонить. Сюда почти никто не заходит. Почтальон обычно заезжает утром, среди дня забредут иногда один-два торговца. А позднее редко кто появляется, чрезвычайно редко. И сегодня он никого не ждал. Тихо — толстый ковер заглушал звук шагов, — на ощупь, вдоль стены пробирался он по коридору к парадной двери. Что-то очень необычное было в этом позднем визите. По мере того как он приближался к двери, в душу ему закрадывалось удивительное чувство — будто он заранее знал, кто ждет его там, снаружи. В его сознании складывалась картина, пока смутная, как бы переданная какими-то непонятными ему средствами, словно ее процитировал один из тех, кто стоял, исполненный надежд, там, за дверью. Он видел крупного, полного добродушного мужчину в сопровождении крошечного зелено-золотого существа. Хотя он прошел через суровые испытания и беды — это из-за них он теперь такой, — нервы у него были в порядке, и он ни в коем случае не принадлежал к тому типу людей, которым мерещатся разные небылицы, и вообще он не был склонен к галлюцинациям. И его обеспокоили, расстроили даже эти неизвестно откуда явившиеся видения. Он никогда раньше не знал большого толстого человека, портрет которого ясно вырисовывался в его сознании, никогда, даже в лучшие времена. А о его спутнике и говорить нечего… Встречаются, конечно, люди с весьма обостренными чувствами, с необычайно развитыми, удивительными способностями. Были и у него способности — ведь судьба милостива к пострадавшим и старается компенсировать их потери. И трудно ему было бы без этих способностей. Но это было что-то новое, незнакомое. Пальцы его, обычно такие чуткие, не повиновались ему, когда он нащупывал дверной замок, будто они на какое-то время забыли, где он находится. Нащупав наконец замок, они повернули ручку, и тут он услышал тонкий, будто птичий, голосок, который прозвучал прямо у него в мозгу, ясно, как колокольчик: — Откройте, пожалуйста, я буду вашими глазами.