За три недели до своего обращения к Богу я написала такое стихотворение:

Это было в начале декабря 1991 года. А через неделю я узнала диагноз Игната.

К Богу меня привела болезнь сына, это совершенно точно. Это была последняя «кнопочка», на которую Господь «нажал».

– А какой момент был переломным? Почему вы обратили внимание на Православие?

– Вы знаете, я думаю, это был момент, когда Бог меня свел с моими старинными школьными подругами, Ольгой и Еленой, с которыми мы не виделись к тому моменту уже лет шесть-восемь. И вдруг они мне стали сниться: я видела их во сне в каких-то чистых водоемах, вокруг – сосны, прекрасный пейзаж, чистая-чистая вода. Они, только омывшись в этой воде, идут мне навстречу, зовут меня за собой. Я говорю: «Сейчас-сейчас», но мне что-то мешает, и так я до водоема и не могу добраться. Такой сон.

Вообще, конечно, сны – очень опасная материя. Это та ниточка, за которую враг может подергать. Приснился сон, ты всем рассказываешь: «Мне такой сон приснился!» А лукавый стоит за плечом и говорит: «Да? Ну, жди: завтра тебе точно такой же сон приснится». Мы сами себе подстраиваем эти ловушки. Сейчас в монастыре навыкаешь не обращать на сны внимания: не запоминаешь, никому не рассказываешь о них – совершенно презираешь эту неизведанную даже святыми людьми область. И сновидения стали совсем другими – легкими, забывающимися.

– Разве не бывают и сны от Бога?

– Разумеется, но это редкость. Ты же не Пахомий Великий, не пророк, чтобы Бог через тебя транслировал миру, где Казанская икона зарыта, например. Надо думать о себе поскромнее. А в школе астрологии, наоборот, мы вели дневники снов, внимание к ним очень приветствовалось. Я тогда доверяла снам, и Бог ко мне через это тоже пробивался: пойми хотя бы так, раз ты придаешь этому значение!

И вот через какое-то время после того сна вдруг мне звонит Лена – спросить телефон бывшего одноклассника. Наш разговор длился полтора часа. Я почувствовала, что сейчас происходит что-то важное, настолько меня потрясло все, что она мне рассказывала! Как оказалось потом, к этому моменту Лена и Оля уже пришли в храм, причем разными путями, не вместе. Впервые за свои 35 лет я услышала такие слова как «регент», «молебен», «причастие». А сама рассказала подруге, что занимаюсь астрологией… Они с Олей стали молиться за меня. И это был переломный момент.

Я сожгла все свои оккультные книги, приложила очень много усилий, чтоб забыть все, чему меня там научили. Вымаливала Игната, мы с ним ездили по монастырям – к Евфросинии Полоцкой, к Жировицкой иконе Божией Матери. Маленький, худенький Игнаша – ему тогда было четыре годика – поднялся по ступенькам к этой иконе, стал что-то шептать Матери Божьей… Он не сомневался, что Господь ему поможет! И я тоже ни на секунду не сомневалась. И страшная болезнь отступила. А я, через три с половиной года после своего крещения, наконец стала жить жизнью Церкви.

– Когда вы впервые всерьез задумались о монашестве?

– Всерьез – только перед самым уходом в монастырь. А до этого – что вы! Я очень прагматичный человек. Мечтать о монастыре мог Серафим Вырицкий [13] или отец Иоанн (Крестьянкин) [14] , которых в восемь лет благословили на монашество, а монахами они стали после 50-ти. А мне – чего мечтать? Даже когда старшие дети уже подросли, я себе говорила так: «Минуточку! Может о монастыре человек рассуждать, если его младшему ребенку 13 лет? Не может».

Сейчас я понимаю, что не обязательно сразу быть Серафимом Саровским, что человек, приходящий в монастырь, ничем не отличается от мирянина. Только желанием стать когда-нибудь монахом. Мы что, какой-то избранный народ? В монахи берут каких-то особых людей?

– А разве нет?

– Конечно, нет! Конечно, нет.

– А зачем тогда идти? Что там есть такого?

– «Тайна сия велика есть». С человеческих позиций такой шаг – абсурд. Молодой девушке, окончившей школу в центре Минска, разве не абсурдно становиться монахиней, а не поступать в БГУ (Белорусский государственный университет. – Примеч. ред.)?Абсурдно. Современному человеку это еще труднее понять. Мы никогда не думали, что нам будет предложен выбор: в монастырь или замуж (или жениться). А ведь еще каких-то сто лет назад такой выбор стоял перед человеком. Третьего не было дано. И сколько появлялось монахов! Перед революцией – 17 тысяч человек жило только в женских монастырях. Представляете? Многих людей с младых ногтей воспитывали в вере, благочестии, например Силуана Афонского, нашего любимого святого. По словам самого старца, он, живя на святой горе Афон, еще не пришел в меру своего отца-мирянина, а тот был – простой крестьянин! Вот такие люди воспитывали святых. У нас этого не было.

– И все-таки необходимость выбора сегодня не очевидна. Верующие люди живут в миру, молятся, ходят в храм и ни о каком выборе не думают. Ведь что-то заставляет сделать такой решительный шаг. Что это – призыв?

– Вот! Вот правильно, вот слава Богу! К этому слову я и подводила. В монастырь нельзя попасть без метафизического вмешательства Бога в твою жизнь. Не получится это просто так, по какому-то плану: воцерковился, ходил в Свято-Елисаветинский монастырь на службы, настоятель такой замечательный, исповедался у него и подумал: «А не пойти ли в монастырь?» Или по другому сценарию: сначала побуду белой сестрой, в сестричестве милосердия (у нас оно составляет несколько сот человек), ну а потом уж – в монахини. Не работают тут сценарии! Нет такого, что из сестер милосердия, как из яйца, со временем непременно «вылупляются» монахи, из «беленького» – «черненькое». Совершенно нет! Сестер, которые пришли таким путем, все меньше.