И потом в течение многих лет соседи хохотали до упаду, вспоминая это событие. Но Гамсун от своего проекта не отступил.

Что же касается писательской деятельности, то тут дела обстояли хуже: прошли все сроки для завершения нового романа. А ведь он обещал Кристиану Кёнигу представить полностью законченную книгу к Рождеству.

Чтение газет также никоим образом не способствовало поднятию духа. 28 июня 1919 года Германия была вынуждена подписать Версальский мирный договор. Победители и их соседи алчно удовлетворяли свои аппетиты. Германия должна была отказаться от 13 % своей территории, отказаться от всех своих колоний, признать законной оккупацию Францией западного берега Рейна, согласиться с конфискацией всех золотых запасов и ценностей за рубежом, с ликвидацией всего военно-морского флота, а также части торгового и с сокращением промышленного производства. И это было еще не все. На переговорах в Лондоне был поставлен вопрос о выплате денежных репараций. По всей Германии предприниматели старались теперь как можно скорее забрать свои активы из банков, пока галопирующая инфляция не съела их прибыль. Правда, у Гамсуна были другие денежные поступления, не связанные с этими неблагоприятными факторами. Так, например, выплаты процентных отчислений только через норвежское отделение «Гюльдендаля» составили в 1918 году более 90 000 крон, что соответствовало годовому жалованью 12–14 окружных судей. Но расходы у него были масштабными. Он занял у издательства большую сумму под новую книгу, к написанию которой только приступил.

Раньше, когда слова не приходили на ум, он уезжал куда-нибудь. Теперь он решил, что ему не следует уезжать. Он нашел два небольших домика, принадлежавших хусманам {53} . Он решил приобрести один из них, носивший красивое название Хассельдален — Долина орешника. Это было в пятнадцати минутах ходьбы от Нёрхольма.

Он так глубоко погрузился в жизнь персонажей своей новой книги, что она казалась ему важнее всего происходящего в собственной усадьбе.

Во время весны, ближе к лету и в начале лета 1919 года Гамсуну все чаще напоминали о том, что 4 августа у него шестидесятилетний юбилей. «Гюльдендаль» уже запланировал к этой дате выпуск роскошного иллюстрированного издания «Пана», к тому же юбилей писателя в данном случае совпадал и с 25-летним юбилеем первого выпуска книги в свет. Но в тот ли год должен был наступить юбилей писателя Гамсуна, спрашивали друг друга сотрудники норвежского отделения «Гюльдендаля». Они опасались скандала. Боялись язвительных комментариев на тему того, что датское издательство в лице своего директора не может уследить за юбилеями своих норвежских авторов!

Издателю Кристиану Кёнигу не оставалось ничего иного, как предоставить решение этого деликатного вопроса самому Гамсуну. Обращение по этому поводу к Гамсуну вызвало в Нёрхольме настоящую панику. Потому что в 1888 году, когда ему было 29 лет, писатель уменьшил свой возраст на год. А что, если это просочится в прессу?

Гамсун нашел подобающий выход из этого положения. Мария должна пожертвовать собой. На каком-то старом конверте он написал слова, которые следовало телеграфировать: «„Гюльдендаль“, Осло, Гамсуну исполняется шестьдесят, 4 августа этого года. Фру Гамсун».

Издательские круги в Осло и Копенгагене вздохнули с облегчением. А для журналистов было не так-то просто примириться с фактом, что между 50-летним и 60-летним юбилеем самого известного норвежского писателя прошло не десять, а девять лет. И никому не приходило в голову, что в путанице виноват сам писатель. Все винили кого-то другого [265] .

Юбиляр скрылся в маленьком городке неподалеку от усадьбы, а Мария осталась, чтобы отражать атаку неприятеля. Самые крупные центральные норвежские газеты в течение нескольких дней отводили страницы под пространные материалы, связанные с юбилеем, другие, менее крупные, публиковали развернутые редакционные и научные статьи. Юбилей писателя явился несомненным событием для Дании, Швеции и Германии.

Тон задала датская «Берлинске Тиденде» статьей Хельге Роде, который написал следующее о Гамсуне: «Он самый большой литературный кудесник. <…> Он играет со своим читателем в кошки-мышки, и так сладко быть этой мышью». В статье было также отмечено, что в свое время в литературном марафоне в Копенгагене Гамсун оказался той темной лошадкой, которая неожиданно пришла первой. В «Свенска Дагбладет» Андерс Эстерлинг заявил, что благодаря своим последним книгам Гамсун стал для норвежского сознания почти пророком, истолкователем происходящего и советчиком, будучи и близким народу, и духовным аристократом. Юбиляру было известно, что Эстерлинг был членом Шведской академии.

Хотя при этом большинство леворадикальных газет с сожалением воспринимали многие реакционные высказывания Гамсуна и говорили, что он идет наперекор прогрессу [266] .

Теперь он много размышлял о смерти. Мария пыталась его приободрить, рассказывая в одном из своих писем о детях. Ответ на ее письмо не мог порадовать Марию: «Да, все мы изо всех сил карабкаемся и барахтаемся, а все ради чего, ведь через несколько лет все равно мы все умрем. Единственное, что остается после нас, — это дети. Боже мой, наши малыши. <…> Вот какова наша жизнь со всем ее дерьмом. Но ведь мы вернемся. Нет, со смертью все не кончается. Но, к сожалению, я не верю, что мы снова встретимся и узнаем друг друга. Как отрадно было бы узнать, что они стали прекрасными людьми» [267] .

О подобных вещах пишет он и в новом романе. Его герой, почтмейстер, проповедует свою веру в реинкарнацию: «Первоначально мы все равны, шансы у нас всех одинаковые, только один умеет ими пользоваться, а другой употребляет во зло <…>. Но важно, что мы не возвращаемся сюда всякий раз в одном и том же состоянии, в нашей власти улучшить свои условия в следующем существовании» [3; IV: 453–454].

Гамсун был в высшей степени озабочен улучшением своего теперешнего земного существования.