Особо стоит остановиться на иронии и самоиронии лирического героя А. Башлачёва, без которых вряд ли возможно постижение его стиля. «И ничто не свято» — горькая формула В. Высоцкого, которая применима и при попытке осмыслить границы иронического пространства песен А. Башлачёва. Понятно, что бунт и эпатаж стилистики рока предполагают иронию. Правда, «Рождественская» могла бы считаться исключением из правила, потому что в ней ирония иного содержания:

Лирико-ностальгическое начало и самоирония в песне взаимообусловлены так же, как и в одноименном стихотворении мастера иронии Саши Черного.

По нарастающей иронического мироощущения построен и сборник стихов «Как по лезвию». Несмотря на то что тексты сборника были написаны в разное время, по авторской воле они выстроены именно так: с нарастанием иронии и сатиры.

Самое декларативное и выразительное в этом отношении произведение, пожалуй, «Палата № 6», отсылающая уже самим названием к одноименному рассказу А. П. Чехова с его ироническими и трагическими значениями, ставшему уже обыденным речевым штампом:

Все антиномии здесь узнаваемы и в бытовом, и в бытийном плане. Однако разлад мечты и реальности не сводится к романтическому мировидению, — он коренится в реальном жизненном несовпадении желаемого и действительного, а также на постоянной раздражающей подмене одного другим. И это является источником не только художественного приема, каким является ирония, но и определяет границы жизненной реальности в ее пространстве, вынесенном в название — «Палата № 6». Абсурд в этом произведении, кажется, обретает свои настоящие смыслы «не-слышания» людей друг другом, впрочем, точно так же, как это понимал тончайший из ироников — А. П. Чехов.

«Прямая дорога» Александра Башлачёва — это не «Железная дорога» H. A. Некрасова и не «На железной дороге» A. A. Блока, это и не «Заблудившийся трамвай» Н. С. Гумилева. Она перенасыщена стихотворными и песенными цитатами из предшествующих времен.

Вообще частое цитирование у А. Башлачёва преимущественно нацелено на формирование иронической и даже сатирической семантики произведения. Таковы «Похороны шута», «Не позволяй душе лениться». В последнем — это «смеховое» начало превращается в почти анекдотическую «хохму». В других, как, например, в «Посошке», благодаря самоиронии лирического героя очевидней трагическое:

Даже последнее стихотворение в книге «Как по лезвию» — «Подымите мне веки» — уже в названии диктует отсылку и к гоголевскому «Вию», и к самоиронической маске лирического героя, и к трагическому неведению:

Отвечать на эти вопросы спустя десятилетие возьмется в своих предсмертных стихах Юрий Кузнецов [37] все в той же иронической системе координат. Впрочем, вряд ли конец 80-х дал бы А. Башлачёву другую систему координат, помимо той, в которой он оказался волею судеб.

В отличие, например, от иеромонаха Романа, написавшего в те же 80-е многие свои замечательные песни, так же, как и башлачёвские, выраставшие из авторской песни, дышащие жаждой веры, — «Прибит на крест моей неправдой» или «Все моя молитва превозможет», или «Что, Адам, сидишь ты против Рая…», Александр Башлачёв искал выход в совершенно других ритмах и мелодиях, образах и темах.

Надлом и надрыв, которые не находили никаких возможностей для выхода в иное музыкально-поэтическое качество, рано или поздно должны были «выесть» тот тонкий и хрупкий материал, каким была душа поэта. Как ни парадоксально, он оказался пленником самого себя. «Там человек сгорел» — самое, наверное, точное определение пути его лирического героя. Психологи говорят, что тяжелейшая ноша для человека — ноша обиды, гнева и вины. Так случилось, что Александру Башлачёву дано было стремиться переплавить их одновременно в музыкально-поэтическую речь. Каково под этой ношей? Послушайте его песни, прочтите стихи…