— Прошу вас, объясните.

— Вам будет совсем неинтересно.

— Как знать. Рискните.

— Не могут ли поверхности — деревянные, каменные, матерчатые, какие угодно — иметь некую физическую чувствительность, о которой мы не подозреваем? Что-то вроде эмульсии на фотопленке. Так что на них сохраняются следы всего, что представало перед ними. И не могут ли некоторые люди иметь в своем физическом — химическом, электронном или еще каком-то — устройстве нечто, что воспринимает и осознает все это?

— Словно другие люди — дальтоники и только эти правильно видят цвет?

— Именно так.

— Это бы начисто избавило нас от привидений, правда?

— Но на плоскостях сохранялись бы не только зрительные образы. Также и чувства.

— Вы не находите, что это тревожащая идея?

— Скорее волнующая.

— Пожалуй.

— Интересно, не так же ли было с вашим Саймоном?

— А, — выдохнул Грант, — ради Бога, не напоминайте мне об этом!

— Простите, — сказала Софи, ошеломленная силой его ярости.

Он встал, отошел и, стоя спиной, быстро заговорил:

— Хорошо, почему бы вам прямо не сказать? Если мне так отвратительно это представление, какого черта я в нем участвую? Вы ведь об этом думаете, не так ли? Ну-ну. Я угадал?

— Если даже и так, то это меня не касается. Кроме того, я вам об этом сказала. Там, наверху. — Софи перевела дух. — Кажется, это было столетья назад, — сказала она. Столетья.

— В конце концов, мы прошли почти через двадцать веков. Простите, что я вел себя безобразно грубо.

— Забудьте об этом, — сказала Софи. Она взглянула на резко подсвеченную голову Митры. — Если подумать, он вовсе не грозный. Такой пухленький, мирный — согласны? А не странно ли, что его пустые глаза словно глядят? Можно поклясться, что в них зрачки. Вам не кажется…

Она вскрикнула. Бог исчез. Полная тьма опустилась на них, как бархатный полог.

— Все в порядке, — сказал Грант. — Не беспокойтесь. Это предупреждение, что скоро они закрывают. Свет зажжется через секунду.

— Слава Богу. Здесь так… так непроглядно темно. Как слепота.

— О тьма! О безутешность!

— Это ведь из «Лира»? С вашего позволения, не слишком радующая цитата.

— Где вы?

— Здесь.

В отдалении послышался ропот голосов, искаженных, многажды преломленных стенами проходов. Грант взял Софи за руку. Бог снова возник, он спокойно глядел в никуда.

— Вот вы где, — сказал Грант. — Пойдемте. Не пора ли нам подняться в современный Рим?

— С удовольствием.

Он взял ее под локоть, и они начали восхождение. Через инсулу, налево и затем прямо к железной лестнице аркады, из которой доносился неумолкающий голос воды. Вверх по железной лестнице. Через вторую базилику, мимо Меркурия и Аполлона и затем по последнему пролету каменных ступеней к свету; здесь и была церковная лавка, вполне нормальная, ярко освещенная.

Ее уже закрывали монах и двое юношей, продававших открытки и сувениры. Они внимательно посмотрели на Гранта и Софи.

— Больше там никого, — сказал им Грант. — Мы последние.

Они раскланялись.

— Спешить некуда, — сказала Софи. — Верхняя базилика открыта до захода солнца.

— А где все остальные?

— Надо думать, в атриуме.

Однако садик был пуст, да и базилика почти пуста. Последние запоздавшие туристы спешили к главному выходу.

— Он собрал их на улице, — сказал Грант. — Вот и они. Пойдемте.

У портика, где они стояли перед экскурсией, недовольной толпой собрались гости мистера Мейлера: Ван дер Вегели, майор, леди Брейсли, Кеннет и в стороне Аллейн. Два роскошных лимузина были уже поданы к церкви.

Грант и Аллейн одновременно спросили друг друга:

— Где Мейлер? — И затем без остановки: — Вы его не видели?

— С тех пор, как он улизнул искать вас, — прокричал майор Суит, злобно глядя на Кеннета. — Еще там, внизу.

— Искать меня, — безразлично проговорил Кеннет. — Понятия не имею, о чем вы. Я его не видел.