— Черт возьми, да это же переворот, понимаешь?

— Переворот! — подтвердил Бачулин, радуясь, что наконец его сообщение оценили по-настоящему. — Говорю тебе: крушение всех проектных основ. Земля дыбом. Придется теперь Пете Пустыхину поработать кудлатой головешкой.

— А что такое крюк, который выбегает?

— Не знаю, — отвечал Бачулин честно. — Сказано, крюк — значит, крюк.

— Нет, а ты как думаешь?

— Да как тебе сказать… Ну, возможно, обыкновенный крюк… Знаешь, такелажный для поднятия тяжестей.

— Не бреши, не бреши, Василий. Перепроектировка завода — и какой-то крюк!..

Лесков помчался к Анечке проверить, так ли все, как ему рассказали. Нет, все было правильно, слово в слово. Лесков бросил телеграмму на стол и улыбнулся Анечке. Та вздохнула. Лесков был единственным среди молодых сотрудников проектной конторы, кто ей всерьез нравился. Это началось еще с прошлого года, когда она пришла на работу в контору. Анечка сразу выделила Лескова. Он был высок, красив, всегда серьезен, почти хмур, это очень шло к нему, недаром все о нем говорили как о талантливом инженере. И, вероятно, он был единственным, кто за ней не ухаживал. Даже два совместных посещения кино — Анечка многого от них ждала — ничего не изменили. Душу Анечки раздирали сложные чувства: она готова была и возненавидеть Лескова и влюбиться в него без памяти.

Она сказала, кивая на телеграмму:

— У вас такой вид, словно вам поднесли подарок.

— Угадали, Анечка! — сказал Лесков, ликуя. — Просто не могу передать, до чего вы попали в точку! В министерстве наконец поняли, что металлургический завод — это не обязательно дымный сарай, где главный герой — человек с ломиком… Нет, это замечательно: волна новой техники докатилась и до металлургов! Наконец-то мы сядем за настоящую работу!

Анечку мало интересовали дела металлургов. Она твердо знала, что заводы — и старые и новые — ужасны: дым, пламя, грохот и грязь. Она сказала:

— Да, кстати, Александр Яковлевич, у нас на будущей неделе запланировано коллективное посещение театра. Вам оставлять один или два билета?

Лесков нетерпеливо отмахнулся:

— Что вы, Анечка, какой тут театр! Боюсь, вдоволь поспать времени не будет.

К этому времени в контору возвратился Пустыхин, с утра уехавший на совещание в горплан. Он бесцеремонно согнал Бачулина со своего стола, на котором тот сидел, и потребовал объяснений: почему шум вместо работы? Пустыхин, главный инженер проекта, язвительный, плотный, с бородой лопаточкой, был признанным любимцем и авторитетом в конторе. Он знал все металлургические заводы страны, был участником крупных проектов, прочитал массу книг, сам писал — имя его было известно среди специалистов. Проектанты свято верили, что если бы не беспощадный язык Пустыхина и неистребимая любовь высмеивать начальство, он давно бы сидел в кресле замминистра или — на худой конец — начальника главка.

— Все говори, не таясь, — приказал Пустыхин Бачулину. — Врешь по обыкновению?

Бачулин с негодованием отверг обидное подозрение. После первых же его слов Пустыхин распорядился:

— Товарищи, кто помоложе, к Анечке! Живо, аллюр три креста!

Положив на стол телеграмму, Пустыхин вслух читал ее, потом перечитал еще раз и задумался, сжимая губы и покачивая головой. Металлурги, не дыша, ожидали слова своего руководителя; они видели, что он изумлен.

— Катастрофа, Петя? — сочувственно сказал Бачулин. — Вроде кирпичом по темени, правда?

Но Пустыхин уже овладел собой и весело вскинул голову. Треща сочленениями пальцев, он стал комментировать телеграмму. Он не стеснялся в формулировках и не подбирал обкатанных выражений. Толкование Пустыхина было категорично, голос ровен, он сразу пришёл к решению, готов был отстаивать его в любом споре.

Смысл его толкования сводился к следующему.

В центре, видимо, разразилась очередная катастрофа. С горных вершин Госплана свергнулась лавина новой кампании. Все, что не несет на себе медного ярлычка автоматизации, опорочивается. Только так надо понимать сообщение управляющего проектной конторой Неделина: человека оглушили неожиданной установкой, он растерялся и понес глупости о коренной переработке проекта. Никакой коренной переработки не будет! Его, Пустыхина, вокруг пальца не обведешь, дудки! Новыми установками его не испугают! Он видел в жизни множество различных кампаний, память хранит ему большой набор сменявших одна другую установок. Но он делал дело, будет делать его дальше. Спроектированные им заводы таковы, какими им должно быть, никто не определит сейчас, в какую кампанию они возводились. Важно, чтоб завод выдавал металл, это существенно, все остальное — фразы, оформление. Что же, оформление можно подобрать, это пустяки.

— Вот так, товарищи! — энергично закончил Пустыхин. — Любая кампания — это показ, выпячивание. Теперь на первый план придется выпячивать автоматику, о каждом пустяке кричать: вот, внедрили! А чтоб случайно не забыть чего-нибудь, выдадим нашим смежникам задание построже. Пусть механики и энергетики попотеют над переделкой своих чертежей, я не возражаю. Спихнем эту ношу на их плечи.

Короткая речь Пустыхина внесла ясность в смятенные умы его сотрудников. Еще минуту назад казалось, что придется ринуться во что-то неизведанное, чуть ли не новые пути открывать. Но получается, просто нужно работать, хорошо работать, они уже давно так работают — выдают грамотные проекты, делают нужное дело.

Пустыхин кивнул Бачулину.

— Валяй, Василий! За сообщение спасибо, но сам готовься к неприятностям: кому-кому, а механикам достанется! Семью потами изойдешь.

Как это ни странно, но перспектива грядущих неприятностей скорее обрадовала, чем огорчила Бачулина. Он уже впадал в уныние: после слов Пустыхина странная телеграмма Неделина как-то на глазах потускнела, посерела и растеряла свою многозначительность. Бачулин любил масштабы и готов был примириться с неприятностями, лишь бы не потеряться в мелочах. Насвистывая бодрую песенку, он отправился наконец к себе и вскоре с головой ушел в чертежи.