Лескову споры Закатова и Галана были не по душе: слишком уж личным соперничеством отдавало от этих споров. «Один самолюбив, другой корыстолюбив», — мысленно оценивал Лесков Закатова и Галана. Он твердо решил соблюдать объективность, как бы на него ни нажимали.

Положение осложнялось еще тем, что у Закатова работала, Анюта, жена Галана. Одинокий Закатов был настолько же к ней привязан, насколько не терпел ее мужа. Он и Анюту втянул в свои нелады с Галаном. Как преданная жена, она желала мужу успеха, как патриотка лаборатории и помощник Закатова, жаждала провала Галана. Душу Анюты раздирало на части, она металась из одной крайности в другую. В лаборатории такое положение считали естественным. Лескову же оно казалось диким, как и все это нелепое соперничество.

Приходя к Закатову, Лесков любовался Анютой. Она была некрасива лицом, зато брала фигурой. Зная о своих достоинствах, она поворачивалась спиной к тем, кто ей нравился, чтобы могли оценить и ее черные блестящие волосы, до того кудрявые, что мука была их расчесывать, и крутые бедра, и тонкую талию. Анюта не умела ходить — только бегала — и была доверчива и вспыльчива. Лесков ей нравился, как, впрочем, и многие другие, она краснела и отворачивалась, когда он входил. Больше же всех ей нравился Закатов: он читал вслух стихи, а работая у стенда, задевал ее локтем или плечом; она то возмущалась, то радовалась, ей хотелось то отругать его, то поцеловать. Игра эта обычно кончалась тем, что Закатов начинал сердиться на ее невнимательность: нельзя же в конце концов по сто раз повторять одно и то же! Тогда Анюта мрачнела, отвечала раздраженно и быстро уясняла себе, чего от нее требовали. Лаборант она была хороший и беззаветно любила свою работу.

Однажды Закатов озабоченно сказал Лескову:

— Знаете, эта старая лиса Галан, кажется, обставляет нас. Он достал откуда-то невероятное количество кабеля и труб и полным ходом монтирует свою ерунду.

Лесков показал глазами на Анюту, прислушивающуюся к их разговору.

— Слушайте, что за тон? Вы ведь о ее муже… А если она передаст?

Но Закатов был слишком взволнован, чтобы соблюдать осторожность. К тому же он лучше знал Анюту, чем Лесков. Он нетерпеливо возразил:

— Все это чепуха! Анюта не передатчик, а преобразователь. Поверьте, ему же еще достанется!

И, повернувшись к Анюте, Закатов бесцеремонно сказал:

— Слушайте, тонколодыжная дева, нельзя же так! Подгонка простенького регулятора занимает у вас целую неделю. С такими темпами мы все царствие небесное проспим.

Анюта вспыхнула. Ее маленькие черные глазки подозрительно впились в Закатова. Она проговорила с негодованием:

— Почему тонколодыжная?.. Не понимаю, Михаил Ефимович, разве я не стараюсь? Все время над стендом…

— Тонколодыжная дева — это Гомер, — объяснил Закатов, бросая взгляд на ноги Анюты. — Высший критерий, качества. А работаете вы безобразно: день за днем затягиваете выпуск приборов.

На этот раз Анюта почувствовала, что виновата. Кто такой Гомер и в какой области он работает, она не помнила, но он, видимо, не хулил девушек, называя их тонколодыжными. Во взгляде Закатова не было ничего осуждающего, — скорее наоборот. А с регуляторами она вправду опаздывает; вчера пришлось задержаться допоздна, пришел муж, она заставила и его помогать и еще отругала, что помогает он неохотно.

— Сегодня сделаю, — сказала она горячо. — Честное слово, выпущу!

Лесков напомнил Закатову, что они собирались вместе пройти на обогатительную фабрику посмотреть регуляторы в действии.

На улице разливалась весна. Снег оседал в горах, ручьи неслись в долины и плескались в берега, как большие реки. Лесков вначале шел по нижнему шоссе, потом свернул на прямую дорогу от лаборатории к фабрике по склону горы. Дорога была нелегка, но Лесков не жалел: ему хотелось пройтись по почерневшему, талому снегу, послушать гул освободившейся воды. Закатов, увлеченный разговором, даже не заметил, что идти стало тяжелее. Он с жаром втолковывал Лескову, что обстановка на фабрике трагически запуталась. Техника наткнулась на интригу. Только дураки не понимают, что будущее за электрическими, а не за пневматическими регуляторами. А в измельчительном цехе, в трех метрах от лабораторных электронных плотномеров, Галан устанавливает свою пневматическую кустарщину. Галан, конечно, не дурак, но проходимец. Автоматика сама по себе его не интересует — только денежная премия, которую можно из автоматики выжать. И вот с таким человеком приходится ежечасно сталкиваться. Два хозяина на одном участке — чушь какая-то!

— Что же вы предлагаете? — прервал Лесков. Закатов, не моргнув глазом, расшифровал: гнать с фабрики Галана! Нечего ему изобретать давно отвергнутые вещи и сушить мозги начальству!

Лесков присел на очистившийся от снега камень. Внизу, в долине, виднелись редкие участки зеленых насаждений и чернел на земле мертвый, убитый газом лес. А здесь с вершины горы сплывали ледники, вода с пеной и брызгами выдавливалась по их краям, прокладывала в их толще сверкающие синеватые, как весеннее небо, желоба. Внимание Лескова странно распалось и струилось сразу по многим линиям. Он обдумывал жалобы Закатова, его глаза рассеянно вбирали цвета воды, льда и неба, уши наполняли грохот несущихся потоков, треск ломающихся льдинок, громкий, пьянящий, как вино, голос северного мая. А в стороне, в особой комнатке сознания, звучало полученное вчера письмо сестры.

Юлия тосковала в одиночестве. «Санечка, мне страшно являться в нашу квартиру, — писала она. — Вторую неделю от тебя ни строчки, я даже работаю плохо: все думаю о тебе. Как ты там? Кто о тебе заботится? Мне кажется, что в этом далеком Черном Бору тебе очень плохо. Санечка, отзовись!».

«Я свинья, что так долго не писал! — с раскаянием подумал Лесков о письме сестры. — Ах, как хорошо, как удивительно хорошо!» — мысленно ответил он голосам воды и земли, а Закатову добродушно заметил:

— Ладно, Михаил Ефимович, о Галане мы еще поговорим. Вы лучше посмотрите, какой сегодня хороший день.