Это отрывки из его поэм. В последнем Чепукайтис называет кубинца Капабланка, обычно же он для него «дон Хозе» или просто «Хозе».

Характерны и последние строки поэмы:

Хотя все здесь облечено в шутливую форму, эта потребность в самоутверждении и собственном превосходстве для психолога явилась бы, наверное, очевидным доказательством компенсации за непризнание заслуг индивидуума, действительных или воображаемых. Ведь первичным в игре является желание превзойти другого, стать победителем и в качестве такового удостоиться почестей.

Почет и престиж, жажда признания, по свидетельствам многих философов, является главным в человеческом поведении. Чепукайтис ревниво переживал, что он не гроссмейстер и даже не международный мастер, как будто звания эти, придуманные людьми, могли бы что-нибудь прибавить к его шахматному таланту.

В глубине души он считал себя сильнее многих мастеров и гроссмейстеров, этих тупиц, зубрил, выучивших какие-то форсированные варианты и воображающих, что это и есть шахматы. И он был в особенном настрое, встречаясь за доской с этими шахматными хорошистами, аккуратными и прилежными, боящимися сойти с накатанной дебютной дороги, вехи на которой обозначены в линаресах и дортмундах.

Хотя он выполнил несколько раз норму международного мастера, однажды был близок к выполнению и гроссмейстерского норматива, официального звания, такого поблекшего, растиражированного и девальвированного сегодня, он так никогда и не получил и чувствовал себя обиженным и обойденным. Эта обида, обида за непризнание его таланта читается в последней, жирно выделенной строке его книги: Мастер спорта СССР Генрих Чепукайтис.

И в обращении на экземпляре книги, мне подаренном: Товарищу и гроссмейстеру.

И в четверостишии одной из его поэм:

И можно представить, как сладко было видеть ему в таблице чемпионата мира среди сеньоров в Германии: GM Chepukaitis, когда инициалы Генриха Михайловича организаторы турнира приняли за титул.

За несколько дней до эмиграции из Советского Союза теплым августовским днем 1972 года я столкнулся с ним в людском водовороте у Московского вокзала. В ответ на дежурный вопрос о делах он вздохнул: «Слушай, со всех сторон…» — здесь Чип прибегнул к сильной физиологической метафоре, начав перечислять неприятности, случившиеся с ним в последнее время. Потом, вдруг вспомнив что-то, сказал: «Я слышал, ты уезжаешь. Жаль, а я вот остаюсь — буду звать Русь к топору…» Это была, конечно, только красивая фраза, до которых он был очень охоч.

Чепукайтис был далек от диссидентских кухонь, слушания зарубежного радио, чтения запрещенных книг. Он жил, как и многие в то время, приспособясь к системе, существовавшей рядом с ними, привыкнув к ее законам, научившись лавировать и обходить их. Так же, как и в шахматах, комбинации прокручивались у него в голове с необыкновенной скоростью, и он постоянно находился в состоянии деятельности.

Он носился по заводу, доставая по дешевке спирт у мастера, поручив на пару часов свою работу напарнику, потом продавал этот спирт по более высокой цене; был знатоком марок, именно знатоком, а не собирателем, покупая и продавая их; обладая кругом знакомых в самых различных сферах, мог помочь достать дефицитный товар. Был период, когда книги продавались только на талоны, выдаваемые в обмен на макулатуру, и у Чипа постоянно на руках бывали книжные талоны, которые он продавал или менял.

Он «вертелся», как и много людей в то время, так что не поворачивается язык назвать эту деятельность мелкой спекуляцией, потому что все эти операции лишь в малой степени компенсировали то, что недоплачивало своим подданным советское государство. В те редкие моменты, когда у него вдруг появлялись деньги, в периоды недолгого богатства он не считал их и был скорее склонен к мотовству, что характерно для всех бедняков, кем он, конечно, и был.

Но, несмотря на постоянную нехватку денег, игру в карты и в шахматы на ставку, на самом деле он был далек от материальной стороны жизни. Ситуация в стране летом 1998 года была неспокойной, все опасались резкого падения курса рубля. «Ребята, рубль упал!» — сообщил своим коллегам Чепукайтис при входе во Дворец молодежи в Петербурге, где проводился тогда чемпионат России по шахматам.

Возбуждение, вопросы: Когда? Что? Как? Выяснилось, что Чип имел в виду гроссмейстера Рублевского, только что потерпевшего поражение в своей партии, и по городу еще долго ходил рассказ о Чепукайтисе, предвосхитившем тот августовский дефолт.

Точно так же, как к деньгам, он относился и ко времени: большую часть своей жизни он прожил, когда время было еще не деньги, и он, привыкший считать его на секунды, уплывающие с циферблата шахматных часов, был абсолютным мотом, транжиром обычного каждодневного времени.

Среди шутливых сентенций, которыми наполнена книга Чепукайтиса, есть и такая: я заметил, что если женишься, то всегда не на той, так же, как и на шахматной доске — ходишь тоже не туда: ошибок не избежать!

Чип знал, о чем говорил: сам он был женат пять раз, но цифра эта может быть неверно истолкована: на самом деле он был очень застенчив и влюбчив, а, влюбившись, предлагал все оформить «законным» образом. Но в жизни, как и в шахматах, он был легкомыслен: когда они со второй женой решили расстаться, Чип просто выкинул паспорт. При оформлении третьего брака выяснилось, что предыдущий не расторгнут, и он едва не попал под суд за двоеженство. Его последняя жена — Таня Лунгу, шахматистка из Кишинева — была моложе его на тридцать три года.