Поэтому было весьма затруднительно нарисовать себе сколько-нибудь достоверный образ мыслей Гитлера или составить правильное представление об этом человеке. Он был непревзойденный мастер спора и обмана, а в разговоре буквально сыпал словесными увертками и двусмысленностями, так что было невозможно понять его истинные намерения и цели. Со временем я отказался даже пытаться разгадать эту загадку, но для себя сделал вывод, что, хотя он никогда явно не проявляет этого, его истинные предпочтения всегда гораздо радикальнее, чем высказанные.

Скрытность Гитлера в официальных вопросах была столь же велика, если не больше, чем его приводящая в смущение откровенность, граничащая едва ли не с преступной беспечностью, во время тех или иных общественных мероприятий. Во время больших банкетов и обедов он часто позволял себе самые несдержанные высказывания или критику в адрес ведущих немецких или иностранных политиков – даже в многочисленной и разношерстной компании. В ходе войны я с громадной осторожностью докладывал ему о планах готовящихся военных кампаний, чтобы быть уверенным в сохранении военных тайн.

Но все же в целом я могу сказать, что в начале его деятельности было вполне возможно иметь с Гитлером деловые отношения и добиваться от него положительного решения вопросов, вынесенных на его уровень.

Что же касается нацистской партии, то я старался держать военно-морской флот как можно дальше от нее. Но даже в те дни, когда до нас доходили известия о той или иной отвратительной выходке партии или тайной полиции – например, каком-нибудь непостижимом заявлении на государственном уровне, или нападках на церковь, или о жестокостях гестапо, – я все же оставался в убеждении, исходя из слов или поведения Гитлера, что подобные действия были не инспирированы им, но происходили по инициативе того или иного партийного функционера и без санкции Гитлера.

Безусловно, что касается флотских дел, то я выносил решения относительно повышения или назначения офицеров, совершенно не принимая во внимание их отношения с партией или их отношение к национал-социалистскому государству. Так, я назначил капитана 1-го ранга Патцига, предшественника адмирала Канариса на посту начальника абвера в Верховном командовании вооруженных сил, командиром нашего новейшего «карманного» линкора даже несмотря на то, что он находился в резком разладе с гестапо, СС (личная гвардия Гитлера) и партийными функционерами. После пребывания на этой должности я назначил его начальником управления кадров, и он оставался им значительную часть войны. В другой раз я разжаловал военно-морского адъютанта Гитлера, потому что этот человек вел себя недостойно офицера и джентльмена. Ни в одном из этих случаев я не имел неприятных последствий.

Конечно, между флотом и нацистской партией были некоторые трения, но мы научились преподносить их партийному начальству так, что дело обычно спускалось на тормозах. В этом отношении флот находился в гораздо более выгодном положении, чем армия. Личный состав флота был сконцентрирован в немногих крупных береговых базах, где он численно составлял большую часть населения, в то время как армейские части были расквартированы по гораздо большей территории, гражданское население которых намного превосходило число армейцев, так что в этом случае существовало гораздо больше вероятностей трения с местными членами партии. К тому же флот не был конкурентом партии в военном отношении, тогда как армия постоянно сталкивалась с поползновениями как CA (нацистские штурмовые отряды, иначе коричневорубашечники), так и СС (или чернорубашечники), личной гвардией Гитлера, созданной Генрихом Гиммлером – шефом гестапо.

Всякий раз, когда возникали трения между низшими эшелонами флота и местными нацистскими лидерами, я, как правило, был в состоянии их устранить путем прямых переговоров с высшими партийными деятелями. Возможно, одна из причин того, что мне это удавалось, заключалась в том, что я смело отстаивал интересы флота; другая возможная причина была в том, что флотские традиции патриотизма и служения стране были настолько хорошо известны, что даже нацисты не осмеливались покушаться на них. Для репутации партии ее препирательства с флотом были совершенно ни к чему.

Два партийных деятеля, с которыми у меня сложились самые напряженные отношения, были Рейнхардт Гейдрих, работавший под началом Гиммлера, и маршал Геринг, командующий ВВС. Я чувствовал, что должен быть постоянно начеку в отношении их обоих. Гейдрих сам был офицером флота с 1922 года, но в 1931 году был уволен в звании лейтенанта из-за недостойного поведения в отношении одной молодой девушки. Он никогда мне этого не простил и, вероятно, настраивал против меня своего начальника, Генриха Гиммлера.

Гейдрих никогда не упускал случая пожаловаться на меня руководству нацистской партии и даже самому Гитлеру. Его жалобы на меня Гитлеру особенно участились из-за того, что я встал на защиту пастора Нимёллера. Поскольку его жалобы оказывались всегда безосновательными или совершенно несправедливыми, я легко отбивался от них своими письмами, направленными непосредственно Гиммлеру, что приводило моего противника в немалое замешательство. Гейдрих разорвал все связи со своими старыми флотскими товарищами и после начала войны вернулся на военную службу, но в ВВС, а не на флот.