…Но всё проходит! Помаленьку прошло и это. Меня вернули в пересылку и вскоре взяли на этап.

На этот раз, мы ехали «с комфортом» в так называемом «столыпинском» вагоне — пассажирском, но приспособленном для перевозки заключённых. В каждом отделении там было четыре места, забранные решёткой от прохода — как вольеры для зверей.

Нас было всего три женщины — я и две уркаганки, но вполне дружелюбные и приличные.

Как выяснилось позже, мы ехали в Кемь.

Но вот, приехали… По «личным делам» нас вызвали из нашей клетки и вывели на перрон… Холод, метель, бррр! И сейчас в дрожь бросает, как вспомню! Стоим, ждем. Стражам нашим тоже холодно. Стоят, чертыхаются, кроют матом начальство. Оказывается, привезли — а сдавать некому, никто нас не встречает… А поезд не ждет, конечно, ведь это обычный пассажирский поезд — только один специальный вагон для заключённых.

Поезд постоял свои положенные 10–15 минут и отправляется дальше.

Ничего не поделаешь, хочешь-не-хочешь — посадили нас обратно в наш вагон и повезли в Мурманск. Там поезд постоял сутки, потом поехал назад (в Ленинград!).

На пути назад нас в Кеми опять никто не встретил, а в Медвежке какой-то конвой оказался на перроне и забрал нас.

Так, после путешествия в Мурманск, мы снова оказались в «родной» Медвежьегорской пересылке. Появление моё в бараках 58-й сначала произвело сенсацию!

…Но вся история с путешествием в Мурманск и обратно повторялась (с перерывами в 2–3 недели)… три раза! Так что при очередном отъезде я уже прощалась «до скорого свидания» и мои друзья поджидали меня через пару дней назад.

Один из таких приездов моих был отмечен чаем с какими-то вкусными вещами — не помню — то ли пирожными, то ли конфетами — в мужском бараке, где была плитка, на которой можно было вскипятить чайник.

Было это вечером, когда служащих управления привели с работы, и мы, человек пять мужчин и женщин, сидя на чьих-то нарах весело болтали, распивая чай из жестяных кружек. Время было раннее и до отбоя было ещё далеко, но наши недремлющие «воспитатели» — сами из заключённых — тут же накрыли это «противозаконное» чаепитие.

Женщины были изгнаны из мужского барака, а дня через два был оглашён приказ, карающий нарушителей дисциплины. И снова я получила, на этот раз, правда, всего трое суток изолятора за «связь» с… инженером Красным!

Большей глупости и несуразицы они придумать не могли. Миша Красный, как все его звали, несмотря на то, что по возрасту он несомненно относился к старшему поколению, был на редкость симпатичным и добродушным человеком, всеобщим любимцем, всегда старавшимся помочь товарищам, чем только мог.

Мне, например, он приносил книги, так как работая в управлении, всегда мог достать их у вольнонаёмных друзей или в библиотеке. Иногда угощал чайком, но никаких намёков на романтические отношения между нами никогда не было. Он был женат и никаких «романов» в лагере не заводил. И все в лагере, где всё всегда известно, как в небольшой деревушке, знали об этом.

Вот почему оглашение приговора на утренней поверке во дворе было встречено гомерическим хохотом и рукоплесканиями, тем более, что сам Миша Красный был ужасно смущён и даже расстроен — за всю свою лагерную бытность он впервые подвергался взысканию, да ещё таким курьезнейшим образом!.

Впрочем, отсиживать нам не пришлось — меня снова взяли на этап, оказавшийся на этот раз последним, а Мишу, по-видимому, «простили» — слишком уж глупо все-таки было — солидного инженера, чуть ли не начальника какого-то отдела, сажать в изолятор, да ещё по такому идиотскому поводу!

…Когда через семь с половиной лет я «освободилась» в Соликамске, под Пермью, и вышла на волю, первый раз без конвоя — первым знакомым человеком, которого я встретила и который привел меня в свою служебную столовую и приютил у себя на первую мою «вольную» ночь — был Миша Красный. Он освободился немного раньше, остался работать и жить в Соликамске, где было расположено Управление Соликамскими лагерями.

Мне же, после освобождения из Соликамской пересылки, было предписано ещё тюремными властями, отправиться самостоятельно в Тимшерскую больницу трудармейцев, где началась моя «вольнонаёмная» работа в качестве медсестры, продолжившаяся в Боровске до 1949 года, когда все бывшие лагерники со «страшными» статьями были арестованы вновь и отправлены в бессрочную ссылку в Сибирь.

Наконец меня все-таки привезли в Кемь. Лагерь, в который я попала, назывался — «Швейпром». Это был женский производственный лагерь — предприятие, расположенный в нескольких километрах от города, на берегу реки Кеми, у самого её устья, при впадении в Белое море.

Берег этот не отличался живописностью. На нём не было никаких признаков растительности. Вдоль берега моря тянулась ржавая колючая проволока, отделяющая лагерь от воды. Отсюда, в ясную погоду, что, правда, бывало очень редко, можно было видеть слабое зарево Соловецких огней. Соловецкие острова были расположены в Белом море как раз напротив нас, всего лишь километрах в восьмидесяти.