Фабрика остановлена. Наша зона заперта, и пока ещё даже нас, актёров, не выпускают в лагерь. Скучно и душно, а форточку открыть нельзя — холодно тем, кто лежит у окна. Почти все валяются на нарах. Кто читает, кто лениво болтает с соседкой.

И вдруг в барак к нам входит Фёдор Васильевич, а с ним парнишка-гармонист, тоже из нашей «труппы». И вмиг всё преображается. Барак наполняется музыкой, весёлыми голосами, топотом, хлопаньем. Отодвинут в угол большой стол, скамейки…

Никогда не увлекалась я танцами, и особенно русскими. Правда, в детстве мечтала стать балериной, и танцевала под музыку брата какие-то свои собственные фантазии. Я не подозревала даже, что умею танцевать «русскую» или «казачка».

И вдруг — как-то ноги сами пошли в пляс, да так ладно, да так легко, и всё быстрей, да быстрей! И платочек в руке помахивает задорно и весело!

И все постепенно остановились и стали смотреть, и только в такт хлопать в ладоши. А я расходилась всё больше и больше, выдумывала какие-то коленца, летала по кругу словно на крыльях, ног под собой не чуя, только чувствуя, что мной любуются, и что Фёдор Васильевич тоже любуется и гордится мною… Только когда уж совсем задохнулась, упала на скамейку, а вокруг все захлопали!

Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни я так танцевала ещё раз. Разве что на сцене, да и то совсем не так. А тут, вдруг, что-то «нашло»… Даже наш пёсик Мишка вылез из-под нар и радостно затявкал, смотря на наше веселье.

Ах, милый наш Мишка!.. Вот, только что такая весёлая минутка припомнилась, и сразу — грустное. Очень грустное…

Не помню, откуда он у нас появился, но как-то появился.

Белый, лохматый, глаза — две пуговки, за чёлочкой и не видать. Без хвоста. Потому и назвали Мишкой. Очень мы его полюбили. Бил он веселый, ласковый со всеми. В еде не привередлив, и за кусочек хлебца «спасибо» говорил! Подкармливали его понемножку, чем могли.

В лагере собак было довольно много, но в нашей зоне — он один. И никогда из зоны не убегал.

И вдруг, нашему начальству пришло в голову — уничтожить собак. Может быть, ждали приезда начальства из «центра» и решили навести порядок, или просто какая-нибудь собачонка попалась ненароком нашему самодуру — начальнику.

Только в один прекрасный день всех собак перестреляли.

А Мишка наш словно понял, что грозит беда — забился далеко под нары, и носа оттуда не высовывает. Мы уж под нары и еду ему ставили, и выпускали только потихоньку ночью, чтобы никому не попался на глаза.

Так прошло дня два-три. Мы уж думали, что пронесло…

Нет, не пронесло. Пришли какие-то сволочи, из стрелков, должно быть.

— Где собаку прячете?

— Да никакой собаки у нас нет!

Ну, им обыск не впервой делать. Живо нашли. Полезли под нары, выволокли несчастного дрожащего Мишку, ухватили за задние ноги, поволокли в сенцы. Даже патрона пожалели — хватили обо что-то головой — и вся недолга…

И кто то же донес?.. Неужели из наших кто?.. Нет, не может того быть!

И до того нам жалко было Мишку. И до того обидно — и до сих пор обидно — ну чем он помешал им, смирный тихий пёсик!?.. Ведь и из нашей зоны не выходил никогда…

…В январе 41-го кончался срок Фёдора Васильевича. И чем ближе подходило это время, тем грустнее и беспокойней становился Фёдор Васильевич… Что делать дальше?.. Как быть?..

Конечно, он мог остаться в Кеми — его охотно взяли бы в клуб, в Дом культуры… Наши лагерные спектакли по-прежнему вывозились в город — ведь у нас оставались и Кремлёв, и Привалов, да и я чему-то научилась у Фёдора Васильевича…

Встречался бы со «своей» труппой кое-когда… Со своей… Бывшей своей!..

Случалось бы иногда и со мной увидеться… Но как? Мимолетные короткие встречи за кулисами?.. Два-три слова… Невозможность пройтись вечером берегом реки, говорить обо всём, что придёт в голову…

Наша дружба к этому времени переросла уже в более серьёзное чувство, и мы даже начали строить планы о жизни вместе, когда выйдем на свободу…

Нет, жить рядом и видеться только по воле случая — это было бы слишком тягостно… Уж лучше пусть ляжет между нами расстояние и время… А там, кто знает?..

Моего срока оставалось ещё три года…

Фёдор Васильевич решил ехать в Астрахань, где в областном театре работал его друг по Соловкам, окончивший срок года два назад. И теперь в каждом письме он звал Фёдора Васильевича приехать туда, и писал, что работа в Областном театре ему обеспечена. И что его там уже ждут с нетерпением.

…День отъезда Фёдора Васильевича приближался. Перед самым отъездом был дан «прощальный концерт».

Зал неистовствовал. Требовали всё самое любимое, заставляли всё повторять по 4–5 раз. В конце сыграли «Медведя».