Прежде всего, её вычистили и побелили. Была она крохотная — малюсенький предбанник, в котором едва умещалась кадка для воды, и сама баня с маленькой печуркой, крошечными окошками с малопрозрачными, неотмываемыми стёклами.

Один из моих приятелей, в прошлом — педагог, очень ловко разобрал и вновь сложил печурку, а жестяную трубу вывел в окно, залепив щели вокруг неё глиной.

Притащили откуда-то лист толстого железа и получилась отличная плита. Правда, потом оказалось, что тепло держится в баньке только пока печурка топится, а к утру зимой всё окошко покрывал толстый слой льда. Но в постель холод всё же не забирался, а с утра первым делом подтапливалось наша печурка.

Вдоль двух «длинных» стен поместились две койки — моя и мамина — отпущенные мне из негодных больничных, которые мои друзья привели в полный порядок. Между койками втиснулся длинный стол, установленный на козлах, а гостям уж приходилось размещаться вдоль него на наших кроватях.

Не гигиенично, конечно, но — что делать! Так что, к приезду мамы, я обладала великолепной собственной виллой, которую тут же окрестили «Виллой Парадайз»! Виллой без клопов и тараканов, в тишине, с чудесным душистым воздухом, и с чудесным видом прямо с крыльца на Енисей и чуть зеленеющую тайгу на том берегу. Недалеко от «виллы» был построен туалет, как полагается, дощатый, с дверью и крючочком.

К приезду мамы в моей хибарке появились новые обитатели — Котишка Рыжик и пёсик Жучок, — оба ещё в раннем подростковом возрасте. В дальнейшем они очень скрасили мамино одинокое бытиё, так как друзья мои, работавшие днём, могли навещать её только вечером, а я и того реже бывала дома.

Рыжик был несомненно настоящим сибирским котом поскольку он родился в Сибири — на берегах Енисея. Но с виду он на сибирского кота, в нашем понимании, никак не походил.

Это был совершенно обыкновенный, довольно тощенький рыженький котёнок с гладкой короткой шерстью, которой никогда не суждено было превратиться в длинную и пушистую. В общем это был довольно-таки неказистый котёнок, зато весёлый и ласковый. Впоследствии он сразу завоевал мамино сердце и легко подружился с Жучком — вторым четвероногим членом нашей маленькой семьи.

Но вот приплыл очередной пароход из Красноярска и на нём приехала моя старенькая, измученная дорогой и переживаниями мама!..

После первых дней ажиотажа и обмена впечатлениями и рассказами о последних месяцах, вынужденно проведённых нами врозь, жизнь как-то сразу вошла в ту особую и приятную колею, когда каждодневная забота о дорогом тебе и нуждающемся в твоей помощи человеке становится главным в твоей жизни.

Для меня это выражалось в том, чтобы у мамы всегда была заготовленная пища, которую не надо было приготовлять в моё отсутствие, а можно было есть сразу. Чтоб ей было не слишком жарко и не слишком холодно. Но главное, — стараться, насколько возможно, не оставлять её надолго одну, а когда приходится, то чем-то скрашивать её одиночество. В этом мне очень помогали мои новые друзья, в том числе и четвероногие.

Чтением мама была обеспечена благодаря нашей дружбе с молодыми врачами, снабжавшими нас книгами, которые им присылали, а также журналами и газетами (правда, не первой свежести).

Лето пролетело стрелой. Изредка нам удавалось всей компанией (кроме мамы, конечно, она ведь едва ходила) — побывать в лугах. На наших делянках, которые нам выделил колхоз, мы посадили картошку и старательно окучивали её всё лето. А осенью, когда картошку выкапывали, стаи гусей и журавлей неслись над нашими головами высоко в небе и жалобно курлыкали, словно прощаясь с нами… И сердце горько щемило.

Вот, летят себе свободные, куда влечет их инстинкт, а может быть, и смутные воспоминания? А мы? Почему мы должны оставаться здесь?..

Но и зима оказалась не так плоха. Если бы не дикие ветрища с пургой и морозами, когда и до больницы добраться бывало нелегко, то в общем, — ничего. Жить можно.

В нашей хижине всегда у печурки были сложены напиленные дровишки; в кадку налита вода. Хотя к утру она и затягивалась ледяной корочкой, пробить ее было не трудно. На печурке стоял пузатый чайник, а в больших казанах варилась каша или горох; горох и пшено почти всегда бывали в «Сельпо». Ну и, конечно, своя картошка здорово выручала!

Варилось всё в больших казанах (так мы называли эти кастрюли без ручек) потому что вечерами на наш «огонёк» обычно собиралась вся компания, а когда я дежурила в больнице, они засиживались у мамы допоздна.

Мама всё ещё была немного «ходячей» и подбросить поленце в печурку могла. Впрочем, от ночных дежурств меня очень часто освобождали, если только не было тяжелого больного в моей палате. Обходились санитарками. Да и врачи жили тут же, в больнице. Как я уже говорила — Бог миловал, и за этот год ни одного «летального исхода», (как «учёно» говорится на медицинском жаргоне) ни среди ребятишек, ни среди взрослых не случилось. Поэтому большей частью я ночевала дома и вечер проводила в нашей дружной компании.