— Отсюда дом похож на замок, — она прячет руки в меховой муфте, и ей к лицу и муфта, и пальто, и рыжая лисья горжетка, и маленькая смешная шапочка, украшенная вышивкой.

Здание из красного кирпича. Два крыла, две башни и острая крыша с медным флюгером. Ветра дуют западные, холодные, и на щеках Кэри горит румянец.

— Он очень старый?

Ей интересен этот дом, его потемневшие от воды и возраста стены, на которых распластались темные побеги винограда. Лишенные листвы, они глядятся трещинами, разрывами на красной ткани.

— Он начался с западной башни, правда, теперь от нее остался лишь фундамент. Ну и подвалы.

Вне дома просто.

Идти рядом, близко, но не настолько, чтобы близость эта ее смутила.

Дорожка. Лужи, в которых отражается солнце и кривые ветки кленов. Деревья тянутся друг другу, сплетаются в странное кружево, сквозь которое проглядывает блеклое осеннее небо.

— Весной здесь красиво…

Кэри кивает, останавливается и, подобрав юбки — становятся видны сапожки и тонкие щиколотки, обтянутые шерстяным чулками — перепрыгивает через лужицу.

— Леди так не делают, да? — она наклоняет голову, и шапочка съезжает на ухо…

Ребенок.

Она просто-напросто ребенок, которому нужен… кто?

Не муж точно.

— Не знаю, — Брокк, примерившись, перешагивает лужу. — У меня не так уж много знакомых леди.

Кэри отвечает важным кивком.

Дорожка вьется, то исчезая под толстой шубой листвы, которая в дождях утратила осеннее золото свое, побурела, слиплась, то выглядывая, пробираясь под зеркалами луж.

Белые статуи, отмытые дождем, следят за Брокком с каменных постаментов.

— Их привез мой прадед, он работал на Побережье…

…статуи нуждались в реставрации, а парк — в хорошем садовнике.

— А вам доводилось бывать на Побережье?

— Да.

Она замирает перед фигурой шута. Белый мрамор некогда был расписан цветной эмалью, но многие дожди лишили шута красок. Поблекла алая эмаль колпака, стерлась позолота, и кургузый пиджачок, задравшийся на спине, гляделся грязным. Шут же склонился перед Кэри в поклоне, вытянув руку, словно просил подаяние. Лягушачье лицо его с непомерно большим ртом было уродливо и меж тем очаровательно в своем уродстве.

— И море видели?

Кэри рассматривает шута, а он глядит на Кэри, и в мраморных глазах Брокку видится насмешка.

— Видел.

— Какое оно? — Кэри, высвободив руку из мехового плена муфты, касается облупившихся мраморных пальцев с кривоватыми ногтями.

— Бескрайнее, — Брокк не умел рассказывать, да и сейчас вдруг понял, что у него не хватит слов, чтобы описать увиденное.

…ломаная линия берега. Каменные юбки гор, что уходят под водяное покрывало. И белые башни крепости, которая слишком стара, чтобы и вправду служить защитой. Ветра давно взяли преграду ее стен, а дикий хмель обжился на камне, привязывая крепость к скале.

Тень драконьих крыл, лиловая, полупрозрачная, как кисея, накрывает и скалы, и крепость, и берег, ложится на море, которое словно прогибается под тяжестью этой ноши. И волны отступают.

Дракон скользит.

Синева.

Сверху — неба. Снизу — моря. И Брокк в какой-то момент чувствует себя потерявшимся в этой безоглядной синеве. Солнце слепит, разливая по поверхности воды озерца света, и он закрывает глаза рукавом…

— Если хотите, — Брокк поднимает взгляд. Нынешнее солнце ослабело, обрюзгло, сделавшись странным образом и больше, и тусклее, — я покажу вам море.

— Очень хочу.

Кэри принимает его руку и, проведя пальчиками по шву перчатки, задает новый неудобный вопрос.

— Она вам не мешает?

— Я привык.

— Но мешает, да?

— Немного.

Стесняет движения. Железные пальцы и без того не отличаются чувствительностью, а кожа, пусть бы и тонкой выделки, вовсе делает их неуклюжими.

— Тогда зачем вы ее носите? — Кэри не улыбается, смотрит в глаза, и ныне цвет ее собственных вновь меняется, яркие, как первые одуванчики.

— Затем, что многим неприятно видеть мое уродство.

Ей это странно. И Кэри теряется, она оглядывается на шута, будто он способен помочь, подсказать, но шут молчит, и Кэри пожимает плечами:

— Она не уродлива…

Не ложь.

Но и не правда.

— Странно, да… но не уродливо. Я вас обидела?

— Ничуть.

— Врете, — со вздохом говорит она и хмурится. — Почему вы все время мне врете? Думаете, что я ребенок?

Ребенок. Забавный и наивный.

— Думаю, — Брокк с трудом удержался, чтобы не прикоснуться к ней, — что многие с вами не согласятся.