— Садись.

Брокк передвинул кресло к огню, а когда Кэри села, набросил на колени плед и бокал подал.

— Белое. Попробуй.

От вина исходил мягкий аромат винограда и, пожалуй, свежескошенной травы.

Кисловатое.

Легкое.

И оставляющее пряный привкус, который долго держится на языке. И Кэри наслаждается им, чувствуя себя совсем взрослой. А Брокк сквозь линзу бокала разглядывает пламя. Он стоит вплотную к камину, и огонь почти касается его одежды, но Брокк не замечает опасности. Пауза длится, но оборвавшийся разговор не тяготит, скорее уж нынешнее молчание естественно. И Кэри наслаждается им, вином и теплом, не-одиночеством.

И когда бокал пустеет, она решается задать вопрос:

— Почему вы стали мастером?

— Потому что хотел сделать мир лучше, — Брокк пропускает ножку бокала меж пальцами, и стеклянная чаша его ложится в ладонь. — Мне казалось, что у меня получится создать что-то по-настоящему значимое. Великое. Дед не одобрял, но и мешать не мешал, говорил только, что мне следует о другом думать. А у меня не получается. Это как зуд, только в голове.

Он зажал между пальцами прядь волос и потянул.

— Все время то одно, то другое… иногда и видишь что-то… не знаю, как объяснить. Бывает, что сутки напролет не отпускает, пока работать не начну. И только тогда становится легче. Я сумасшедший?

— Разве что совсем немного.

…он не знает, что такое настоящее безумие.

Светлые глаза, которые наливаются кровью. И темные ленты сосудов прорастают в белках. Зрачок суживается до черной точки. И пульс ускоряется неимоверно. Сердце грохочет в груди, и каждый толчок его слышен.

Запах зверя.

И мокрой шерсти.

Дыма.

Влажные волосы и живое железо, которое пробивается сквозь кожу. Капля к капле, причудливая вязь. Сверр трясет головой, пытаясь сдержаться. Его губы кривятся, и нижняя выворачивается. Десны белы, и челюсть меняется, вытягиваясь. В белых волосах прорастают тонкие иглы, которые ранят ладонь. И Сверр трясет гривой, пытаясь успокоиться.

Ему удается сдержать живое железо, но не себя.

И не имея больше сил бороться, он наступает. Всегда медленно, оставляя Кэри возможность бежать, вот только побег не спасет. Игра в прятки идет по новым правилам. И Сверр всегда побеждает. А потом, вернувшись в разум, он кается и просит прощения. Целует руки. Обнимает. Пытается утешить и вновь обещает, что этот срыв — последний…

…и приносит в подарок белые лилии.

Всегда только лилии.

Кэри ненавидит эти цветы.

— Кэри? — Брокк выдернул из воспоминания. Он стоял на коленях и руки держал в руках, гладил ладони, пальцы. И собственные его были одинаково теплы. — Все хорошо, Кэри. Все уже хорошо… не надо плакать.

— Я не плачу.

Это дождь, который прокрался в дом.

Или снег, лишь сейчас истаявший.

— Конечно, нет, — он стирает слезы со щек. — Ты не плачешь. Мне просто кажется.

— Опять врешь?

— Опять вру, — Брокк покаянно опустил голову. — Из меня вышел плохой друг.

— Замечательный.

Он не спешит отпускать ее руки, а когда отстраняется, то Кэри тянется за ним. Ей страшно, что память вновь вернется, а с нею Сверр, которого не стало. Она ведь радовалась его смерти, и вот теперь эта радость кажется предательством.

— Сверр был чудовищем, — Кэри удается заставить себя остаться в кресле. И руки она прячет под пледом, и вид старается принять независимый, хотя подозревает, что Брокка не обмануть. Но Кэри отнюдь не маленькая девочка, какой он, верно, ее считает. Она в состоянии управиться с собой и странными своими желаниями.

— И все же твоим братом, — Брокк понимает ее с полуслова.

…друг.

Всего лишь друг.

И не следует забывать об этом.

— Да. Однажды я заболела… весна была. Сквозняки. И меня продуло.

…сухой кашель, саднящее горло и неимоверно тяжелая голова, которую не удается оторвать от подушки, пусть бы Кэри и пытается. Лежать скучно.

Жарко.

И рубашка ее пропитывается потом, простыни становятся влажными, пахнут неприятно, а еще очень хочется пить, но в комнате никого. Нянечка, велев отдыхать, ушла. И вернется она не скоро. Кэри лежит…

— Он поймал для меня птицу. Сизого голубя, такого, знаешь, с кольцом на горле. И мне принес.

…вошел без стука и велел:

— Руки дай.

А когда Кэри протянула — мокрые, непослушные — сунул в них птицу.

— Это тебе.

Голубь показался ей огромным, но сидел он тихо, только головой дергал. И под пальцами Кэри часто-часто стучало птичье сердце. Она же гладила перья, оказавшиеся мягкими, и не знала, что делать дальше…

…скрипнула половица под ногой, и Кэри, вздрогнув — показалось, коснулся ее чужой недобрый взгляд — обернулась.