Виктор сделал большой глоток.

— Очень длинная речь.

Он только что вернулся после собрания в Союзе писателей.

— Трудно было высидеть до конца, — медленно произнес он.

— О чем речь?

Вместо ответа Виктор прищурился и покачал головой, словно Нина должна была сама все понимать.

Она и поняла. Безродные космополиты… Такое она слышала в последнее время повсюду. Говорили еще о «чуждых буржуазных элементах», но первое выражение имело под собой больше конкретики. На бюрократическом жаргоне безродными космополитами называли евреев.

Нина наклонилась к Виктору, и он негромко сказал:

— Лев Штерн сидел рядом со мной с таким видом, словно это не имеет к нему ни малейшего отношения.

— Ты не виноват.

— Я знаю.

— Ты все равно ничем не смог бы ему помочь.

— Конечно, нет, — громче заговорил Виктор. — С моей стороны это было бы непатриотично. — Вздохнув, он отхлебнул из стакана, который по-прежнему держал в руках. — У нас есть Толстой, Маяковский и Горький. Запад нам не указ. Как сказал товарищ Сталин, у нас есть свои, советские классики. Надо соблюдать революционную чистоту наших рядов…

Он снова поднес стакан ко рту. Нина заметила, что руки его дрожат.

— Все хорошо, — сказала она. — Никто не ждет, что ты станешь защищать этих людей.

Говоря это, Нина не верила в искренность своих слов. А еще она подумала, что тот, кто выступит в защиту космополитов, подпишет себе смертный приговор, поэтому и бросилась успокаивать мужа.

«Только молчи! Не говори ничего! Не подвергай себя опасности хотя бы ради меня!»

— Вчера я видел Герша, — сказал Виктор. — Я случайно встретил его на Пречистенке. Мы одновременно увидали друг друга, но Герш — ты не поверишь! — опустил голову и отвернулся, словно позавчера я не был у него в гостях. Он собирался пройти мимо, но я догнал его и спросил: «В чем дело?» Тогда он сказал, что хочет помочь друзьям его не замечать.

Нина зажмурилась.

— Бедный Герш! Он знает, что мы от него не отвернемся.

— Вчера вышла из печати еще одна статья, — сказал Виктор. — Не о Нем конкретно, но имя Герша там упоминалось.

Нина поймала себя на том, что избегает смотреть мужу в глаза. Больше нельзя об этом говорить. По крайней мере, здесь, в коммуналке. Даже у стен есть уши. Она села на диван возле мужа и положила голову ему на плечо. И молча ждала, пока не удостоверилась, что разговор окончен. Виктору больше нечего ей сказать. Самое время рассказать ему об этом.

Она намеревалась сделать это где-нибудь вне квартиры, там, где можно поговорить без свидетелей, но сейчас предлагать Виктору прогуляться было бы неразумно. Он может неправильно ее понять.

Вздохнув, Нина бросила взгляд в сторону перегородки. Свет выключен. Должно быть, Мадам спит. В общем коридоре какая-то женщина говорила по телефону. Слышались ее вздохи и отрывистые «да», «нет».

— Я беременна, — тихо произнесла она то, во что и сама не могла поверить.

Лицо Виктора мгновенно прояснилось. Нина никак не ожидала от него подобной реакции.

— Любимая, какая чудесная новость!

Нина не могла поднять глаз от пола.

— Я не могу позволить себе родить ребенка сейчас, — прошептала она. — Теперь неподходящее время. Еще и трех месяцев не прошло, как я стала ведущей балериной.

Нина знала, что Виктор просто не понимает, как трудно после родов вернуться на сцену. Беременность навсегда изменяет женское тело. Физические упражнения и диеты не способны полностью вернуть балерине форму, не говоря уже о безвозвратно потерянных месяцах именно сейчас, когда ее карьера находится на взлете. Хотя еще год назад Нина подумывала о том, чтобы родить ребенка. Мысль о создании полноценной семьи согревала ей душу и казалась ужасно романтичной. Любовь, которую она испытывала к мужу, не могла оставаться бесплодной. Теперь же, став ведущей балериной, Нина поняла, что эти мечты могут подождать до лучших времен. «Таков удел взрослого, ответственного человека, — думала она. — Приходится принимать трудные, важные решения».

Выражение лица Виктора изменилось.

— Хорошо, конечно. — Он громко вздохнул. — Ладно.

— Я договорилась с врачом на понедельник, — шепотом сказала Нина.

Аборт считался преступлением и грозил двумя годами тюремного заключения, но все балерины это делали. Ну, не все, а только те, кто мог себе такое позволить. Нина знала от других, к кому обратиться.

Виктор кивнул, и Нина подумала, что удачно выбрала момент для признания: в коммуналке, полной жильцов, муж не будет спорить и требовать объяснений. Сделано и забыто.

Виктор потянулся к ней.

— Придвигайся ко мне.

Впервые со времени первой встречи с Виктором Нина видела такое выражение полного смирения: утомленные глаза, сгорбленные плечи…

Она прилегла рядом с мужем, и он крепко обнял ее. Закрыв глаза, она купалась в тепле его объятий. Только успокоившись и согревшись, Нина вдруг поняла, что нежность Виктора предназначается не только ей, но и крошечному ребенку внутри нее, малышу, которому не суждено появиться на свет.

Надо позвонить Таме. Из всех ее знакомых эта русская была единственной, с кем Нина могла легко и беззаботно поболтать. С ней не приходилось подыскивать правильное слово или соблюдать вежливую дистанцию. Несмотря на относительную молодость Тамы, ей тоже досталось от жизни. Нина подозревала, что и у нее случаются моменты, когда образы из прошлого, словно картинки на экране кинотеатра, обрушиваются на сознание, жаля и раня его. Но между ними не было заведено откровенничать. Нина вообще не делилась секретами с друзьями. Со временем секреты становятся опасными. Так случилось с некоторыми из тайн, которые Нина хранила глубоко в сердце и о существовании которых старалась по возможности забыть. Даже сбежав из Советского Союза, она сохранила привычку помалкивать ради собственной безопасности. Нина всегда была настороже. Беззаботная девичья болтовня и взрывы смеха никогда не грели ей душу. Она не перешептывалась с подругами, не делилась своими маленькими тайнами, не сплетничала. Порой знакомые девушки пытались вовлечь ее во все это, но Нина терялась и просто не знала, как себя вести. Первые подруги, которых она завела в Париже и Лондоне, пытались исправить положение, но потерпели неудачу. Что-то окостенело в ее сердце, причем раз и навсегда. А через несколько лет начался процесс окостенения ее тела.