Я взобрался на круп, испытывая стыд оттого, что эксплуатирую столь несчастное создание. Горец с силой подтолкнул ее, и я черепашьим шагом двинулся по деревне, почти касаясь стременами земли.

Вскоре дорога стала круче. Лошадь мрачно поглядела на уходящую в гору тропу, тяжело задышала, как в запале, и встала. Ее хозяин понимающе улыбнулся и свирепо дернул за повод. Коняга не двинулась с места. Бурное урчание подо мной свидетельствовало о застарелом несварении желудка у бедной клячи, и я из жалости слез. Она тут же шустро зарысила вверх, помахивая хвостом.

Пройдя с полмили, мы добрались до ровной площадки, и проводник счел, что арендатору настало время вновь сесть в седло. Поначалу все шло гладко, но через десять минут животное замедлило шаг, а потом и вовсе остановилось. Старик опять натянул поводья, причем с такой силой, что они лопнули. Теперь лошадь сделалась в буквальном смысле неуправляемой, и я счел за благо слезть. Перенося ногу, я оперся о стремя, в результате чего оборвалась подпруга.

По мере того как с лошади спадали одна за другой детали амуниции, она становилась все более понурой, и я не мог заставлять ее и далее играть непосильную роль транспортного средства. Мы побрели пешком. Подъем проходил медленно: каждые полчаса приходилось останавливаться и ждать, пока подтянутся мой дорогостоящий скакун со своим владельцем.

Мы шли через причудливый, волшебный лес, полный орхидей и древовидных циатей, чьи голые изящные стволы венчались похожими на гигантские папоротники гребнями. Немного выше мы попали в казуариновую рощу, отдаленно напоминавшую сосновую; деревья росли широко, свободно, на значительном расстоянии друг от друга, длинные иголки свисали с веток, обросших пучками бородатого мха. Через пять часов пути показался маленький лагерь — четыре низенькие хижины под соломенной кровлей. Возле саманных стен стояли большие корзины, до краев наполненные ярко-желтой серой. Из хижин вышли несколько мужчин и стали настороженно разглядывать меня. Все были невысокого роста, смуглые, босые, одеты в рваные рубахи и саронги; их головы украшали разнообразные уборы — от сплющенных фетровых шляп и заштопанных пичидо традиционных тюрбанов.

Я уселся прямо на обочине и принялся жевать бутерброды. Через несколько минут появился запыхавшийся старик. Он объяснил, что до кратера примерно час хода, но подъем так крут, что лошади его не одолеть, а посему он останется здесь чинить сбрую. Заодно и скотина придет в себя.

Пока я подкреплялся, сборщики серы о чем-то шептались со стариком, бросая на меня подозрительные взгляды. Потом шестеро из них взяли пустые корзины и стали подниматься по узкой тропе, петлявшей между казуариновыми деревьями. Я пристроился за ними, хотя меня никто не приглашал. Лес кончился, далее надо было ковылять по грубым комьям застывшей лавы, кое-где поросшим чахлым кустарником. На высоте около трех тысяч метров воздух сделался кристально прозрачным, стало очень холодно. Нас то и дело окутывал легкий туман, и вершина исчезала из виду. Шли молча, моего присутствия как будто никто не замечал. Через полчаса в голове колонны кто-то запел высоким фальцетом. Мелодия была грустной, а слова, насколько я уловил, складывались на ходу и отражали происходящие события.

— Оранг ини, — распевал идущий впереди, — ада инггерис, тидак оранг беланда.

Последние слова я понял: «Этот человек — англичанин, он не голландец». Поскольку моя персона фигурировала в песне, я решил внести свою лепту в импровизацию. Мне понадобилось какое-то время, чтобы наскрести несколько слов из своего скудного лексикона и придать им видимость смысла. Как только запевала смолк, я смело затянул свой речитатив.

— Утром, — пел я, старательно имитируя мелодию, — я ем рис, вечером ем рис и завтра тоже, увы, буду есть рис.

Это был не шедевр, мое произведение не блистало юмором и не очень соответствовало теме, зато эффект оказался потрясающим. Группа остановилась, мужчины рухнули на лавовые глыбы и зашлись от хохота. Когда они успокоились, я вытащил сигареты, и мы дружно закурили. Была даже сделана попытка пообщаться, но, боюсь, они не много поняли из того, что я им сообщил; в свою очередь, я весьма смутно догадывался, о чем идет речь. Тем не менее лед растаял, и мы выступили в путь уже единой группой.

Наконец добрались до вершины. Главный кратер представлял собой огромное жерло; его усеянное камнями дно на глубине пятидесяти метров казалось совершенно безжизненным. Не знаю, почему Валиранг считался потухшим вулканом: чуть в стороне от кратера поднимался, клубясь, столб белого дыма. Мы подобрались поближе и заглянули туда. Дым вырывался не из одного жерла, а из сотен маленьких колодцев; каждое с шумом и свистом выбрасывало в воздух тонкую струйку, но в целом создавалось впечатление, что огромный склон охвачен пожаром. Воздух был наполнен едкими парами серы, царапавшими горло при каждом вдохе; нога уходила в толстый слой желтой серной пыли.

Сквозь стену дыма в отдалении маячили крошечные фигурки людей, работавших в самом пекле. Они заваливали большими камнями основные фумаролы [10] , чтобы газы не улетучивались в атмосферу, а шли по расходящимся каналам, охлаждаясь по дороге и выделяя в осадок серу. Часть каналов была уже забита комьями серы, и люди разбивали их ломами. Другие соскребали серу прямо со стенок свистящих жерл, где она конденсировалась в виде сталактитов — рубиновокрасных от жары в середине и ядовито-желтых по краям.

Мои попутчики, перекликаясь сквозь неумолчный рев вулкана, исчезли в клубах дыма. Им предстояло нагрузить корзины. Похоже, удушающие пары не оказывали на них никакого действия: они появились, весело улыбаясь, с корзинами, доверху наполненными серой, и сразу же, даже не передохнув, заспешили по склону в свой лагерь. Я двинулся следом, с нетерпением предвкушая возможность глотнуть свежего воздуха.

Небо было безоблачным, а воздух таким прозрачным, что впереди отчетливо вырисовывались зеленые долины, лежащие в трех километрах ниже, и Яванское море на горизонте. На востоке поднималась еще одна горная цепь, над которой, как мне показалось вначале, клубилось облако. На самом деле это был султан вулканического дыма, более густого, чем над Валирангом. Я показал на него пальцем и спросил, как называется этот вулкан. Собеседник прикрыл глаза рукой.