Я тщательно вытер кабины грузовиков изнутри, затем отогнал машины в разные районы на окраинах Лос-Анджелеса, где и бросил, оставив ключ в замке зажигания. Все страховки и номера были липовые, поэтому через них на меня никак не выйти. Бросив последний фургон, я прошел пешком шесть кварталов, уверенный, что все мои машины в скором времени угонят. Затем я взял такси и доехал до того района, где держал гараж.

Теперь в нем было пусто. Я не стал запирать двери, оставил открытыми.

Пройдет несколько часов, и бездомные явятся сюда в поисках пристанища или какой-либо поживы. Их личные вещи, отпечатки пальцев и образцы ДНК скоро будут повсюду, и гараж ждет закономерный финал, какой постиг уже множество гаражей, сослуживших свою службу Лису-Счастливчику.

Я поехал домой, чувствуя себя чуть менее уязвимым, ощущая, что Лиона с Тоби стали чуть менее уязвимы. Хотя, конечно, никакой твердой уверенности у меня не было. Просто я делал все возможное, чтобы не дать Лису-Счастливчику навредить им.

Меня снедала тревога, сильная и неукротимая. Я понял: в каких бы делах я ни участвовал вместе с Малхией и Шмарией, в этом мире я становлюсь Тоби О’Даром, а Тоби О’Дара до сих пор по-настоящему не существовало. Я ощущал себя голым, уязвимым, и ощущение мне не нравилось. Меня даже удивило, как сильно оно мне не нравится.

Ночью я улетел в Нью-Йорк.

И на следующий день проделал то же самое с нью-йоркским гаражом. Прошел почти год с тех пор, как я пользовался этой точкой, и мне вовсе не хотелось сюда возвращаться. Нью-Йорк вызывал во мне слишком много болезненных воспоминаний, а сейчас я стал слишком уж чувствителен к ним. Но я понимал, что сделать это необходимо. Я бросил машины в тех районах, где их наверняка угонят, а гараж оставил точно в таком же виде, как и предыдущий: его двери были открыты каждому, кто пожелает войти.

Мне хотелось в тот же миг покинуть Нью-Йорк, но оставалось еще одно дело, которое я непременно хотел совершить. Пришлось как следует подумать, чтобы воплотить этот маленький план. На размышления я потратил весь вечер и часть следующего утра. И я был рад, что ангелы остаются невидимыми. Теперь я понимал, почему они так поступают. И правила моей новой жизни сделались для меня чуть более осмысленными.

Ближе к полудню я вышел из гостиницы и пешком отправился на поиски католической церкви.

Должно быть, я шагал не один час, прежде чем натолкнулся на церковь, которая вселяла своим видом ровно те чувства, какие мне хотелось. И чувства эти были чисты, и никаких сомнений не возникало.

Я понял только, что нахожусь где-то в Мидтауне, после чего позвонил в квартиру священника и сказал пожилой женщине, открывшей мне, что хочу исповедаться. Она поглядела на мои руки. Несмотря на теплую погоду, я был в перчатках.

— Только мне хотелось бы исповедаться самому пожилому священнику, — попросил я ее.

Не знаю, услышала ли она, поняла ли меня. Она проводила меня в маленькую, скудно меблированную приемную со столом и несколькими стульями с прямыми спинками. За пыльными занавесками на маленьком окне виднелась часть двора, закатанного в асфальт. На стене висело большое старомодное распятие. Я сидел совершенно неподвижно и молился.

Мне показалось, я прождал примерно полчаса, прежде чем вошел очень пожилой священник. Если бы пастор оказался молод, я, скорее всего, просто сделал бы пожертвование и молча ушел. Но передо мной был старик, немного сморщенный, с огромной квадратной головой, в очках в проволочной оправе, которые он снял и положил на стол справа от себя.

Старик взял пурпурную столу, длинную тонкую ленту из шелка, необходимую для таинства исповеди, и надел на шею. У него была настоящая копна седых взъерошенных волос.

Он откинулся на спинку деревянного стула и закрыл глаза.

— Благословите меня, отец, ибо я согрешил, — начал я. — Прошло десять лет с моей последней исповеди, и все это время я был далек от Господа. Целых десять лет я совершал ужасные грехи, число которых я даже не могу упомнить, могу лишь приблизительно подсчитать, сколько раз совершал тот или иной грех.

Священник сидел в той же самой позе.

— Я по собственной воле, сознательно, отнимал у других жизнь, — сказал я. — Я говорил себе, что убиваю плохих людей, но на самом деле я убивал и невинных, особенно в начале, и сейчас я не могу припомнить, сколько их было. Совершив те первые, самые ужасные преступления, я попал на службу в агентство, которое использовало меня, чтобы убивать, и я подчинялся приказам, не задавая вопросов, на протяжении десяти лет уничтожая в среднем по три человека за год. Работники того агентства мне говорили, что они Хорошие Парни. Полагаю, вам понятно, почему я не могу рассказать больше. Не могу поведать, кто были эти люди, на кого именно я работал. Могу сказать только, что мне жаль их, а сам я поклялся, стоя на коленях, что больше никогда не отниму ничьей жизни. Я раскаялся от всей души. Я также решил встать на путь искупления грехов, чтобы за оставшиеся мне годы хоть как-то уменьшить вред, причиненный за последнее десятилетие. У меня имеется духовный наставник, который точно знает, что я совершил, и он помогает мне на пути искупления. Я твердо верю, что Господь меня простил, но я пришел за отпущением грехов к вам.