Не успел я уложить первый ряд камня, как уже заметил, что Фортунато значительно отрезвился. Первым признаком этого был глухой стон, долетавший до меня из глубины ниши. И это уже никак не был стон человека пьяного. Затем последовало долгое, упорное молчание. Я сложил второй ряд камня, третий ряд, четвертый: – послышалось отчаянное бряцанье цепи. Звон этот длился несколько минут; я оставил работу и присел на кости, чтобы полнее насладиться этими звуками. Когда звон затих, я снова принялся за лопату и, не отрываясь от дела, докончил закладку пятого, шестого и седьмого ряда. Я уже возвел стену почти в уровень с моею грудью. Я опять приостановился, взял факел и направил его свет на стоящую внутри ниши фигуру.

Из гортани прикованной фигуры стали тут вырываться такие громкие, пронзительные крики, что я мигом отскочил назад. Несколько мгновений я колебался и дрожал всем телом. Я обнажил свою рапиру и начал ею водить по внутренности ниши; но тут в голове моей промелькнула мысль, которая меня немедленно успокоила. Я ощупал рукою тот солидный материал, из которого сооружены были катакомбы, и уверился в том, что опасаться нечего. Я снова подошел к стене; отвечая воплями на вопли того, который за нею кричал. Я откликался на эти стоны и вопли – я усугублял их – я их, наконец, положительно превзошел силою и объемом своего голоса. Я проделал все это – и крики вопиющего человека затихли.

Наступила полночь; работа моя подвигалась к концу. Я завершил восьмой, девятый и десятый ряды. Я уставил почти весь одиннадцатый – и последний ряд; оставалось подыскать и вставить всего один только камень. Я с усилием приподнял его с земли и наполовину засунул его в то место, которое ему предназначалось. Но тут из ниши послышался такой глухой, ужасный хохот, что у меня на голове волосы стали дыбом. Хохот этот сменился звуками жалкого голоса, в котором трудно было признать прежний голос благородного Фортунато. Голос этот говорил:

– Ха! ха! ха! – хи! хи! хи! – отличная штука! превосходная штука! Как мы потом будем от души хохотать над всем этим в палаццо – хи! хи! хи! – Как мы будем хохотать, попивая вино – хи! хи! хи!

– Амонтиллиадо! – сказал я.

– Хи! хи! хи! – хи! хи! хи! – именно амонтиллиадо! Но, кажется, уж поздно становится? Они нас, пожалуй, уже ждут там, в палаццо – синьора Фортунато и остальные все? Пойдемте – вернемся скорее.

– Да, – сказал я, – вернемся скорее.

– Ради самого Бога, Монтрезор!

– Да, – сказал я, – ради самого Бога!

Напрасно ждал я ответа на эти слова. Я начинал терять терпение. Я громко позвал:

– Фортунато!

Никакого ответа. Я снова окликнул:

– Фортунато!

Все никакого ответа. Я просунул факел в остающееся в стене отверстие и уронил его внутрь ниши. На это послышался оттуда только звон бубенчиков. Мне становилось не по себе, – по всей вероятности, на меня начинала влиять сырость катакомб. Я поспешил окончить свою работу: всунул последний камень на его место и залепил его наглухо. Перед вновь возведенною стеною я установил прежний вал из человеческих костей. В продолжение целого полустолетия их ни разу не потревожила рука человека. In расе requiescat! [2]