Муссинак начал и возглавил мощную кампанию против злобного запрета фильма цензурой. Этой кампании суждено было продолжаться долгие годы. В ней принимали участие выдающиеся режиссеры и писатели — Кавальканти, Марсель Эмэ, Жан Кокто, Жермена Дюлак, Марсель Л’Эрбье, Абель Ганс, Филипп Эриа и другие. Кампания окончилась ничем для «Потемкина», возмутившего военных, но она содействовала позже получению разрешения на демонстрацию фильмов Эйзенштейна, Довженко, Пудовкина.

Успех фильма вышел за пределы кинематографической общественности и «всего Парижа» и привел к реорганизации киноклубов, поскольку до появления «Потемкина» они представляли собой место встреч кинематографистов и интеллектуалов. В 1927 году Муссинак и Жан Лодс основали первый киноклуб для широких масс. Они назвали его «Друзья Спартака». Этот киноклуб устраивал свои вечера в «Казино де Гренель», в зале, насчитывавшем более тысячи мест. Туда приходили рабочие в кепках, подъезжали автомашины, из которых выходили дамы в собольих шубках. На протяжении многих вечеров «Потемкин» собирал переполненный зал и тем вызвал подлинный интерес к советскому кино, в частности к «Матери» Пудовкина, которая появилась у нас в конце 1927 года и также была запрещена цензурой.

«Броненосец «Потемкин» должен был оказать свое влияние даже в тех странах, где у власти стояли диктаторские режимы. В Италию прибыла одна копия фильма, но просмотры устраивались только для строго избранной публики и кинематографистов. И именно на «Потемкине» формировалось мировоззрение зачинателей неореализма.

Необыкновенно успешно фильм прошел в Мексике. Его привез в своем багаже Альварес дель Вайо, испанец, живший тогда в изгнании. Впоследствии он содействовал дружественному приему, который был оказан в этой стране Эйзенштейну.

В Японии, несмотря на запрет фильма цензурой, «Броненосец «Потемкин» оказал настолько большое влияние на молодых кинематографистов, что вызвал к жизни новое течение в кино (в некоторой степени это верно и для Франции). За короткий срок Эйзенштейн стал знаменит во всем мире. Ему не было еще тридцати лет, а имя его стояло повсюду рядом с именами известнейших кинематографистов старшего поколения.

Ведь, несмотря на относительный успех «Поликушки» в ряде зарубежных стран, советское кино в то время практически было неизвестно в мире. После громового удара, каким стало появление «Броненосца «Потемкин», советскому кино стали уделять максимум внимания и оно вошло в число наиболее известных национальных киношкол.

Немногие фильмы приобрели такую значимость и получили такое широкое распространение в мире. «Потемкин» открывал новую эру в кино. С этой поры произведение киноискусства перестало быть творением «интеллигенции» для элиты, принадлежащей к наиболее обеспеченным классам. После «Потемкина» люди начали понимать, что кино — это новое искусство, развивающееся благодаря массам, и что оно могло стать искусством для масс. Подобное превращение стало, конечно, следствием основания первого пролетарского государства и ленинской национализации кино. Но без этого фильма очевидность подобного превращения, возможно, и не дошла бы до сознания творческих деятелей — и широких масс — за столь короткое время. Ведь всего шесть лет отделяли декрет Ленина о кино от создания «Потемкина».

Проходя сквозь огромную эскадру — мир, — которая, возможно, была и враждебной ему, фильм «Броненосец «Потемкин» был всюду встречен толпами восторженных и благодарных зрителей, приветствовавших возгласом «Братья!» не только фильм и его создателя, но и государство нового типа, в то время еще плохо известное в западном мире.

Немецкий продюсер Эрих Поммер, работавший в период между двумя мировыми войнами, рассказывал в 1964 году:

«Я возвращался в Берлин в конце декабря 1918 года. Передо мной предстал Берлин незнакомый. На улицах царил хаос, гражданская война. Человеку постороннему могло показаться удивительным, что, несмотря на это, кинопромышленность развивалась сумасшедшими темпами, лишь в самой малой степени реагируя на перемены в области экономики, политики и повседневной жизни. И все это в столице страны, проигравшей войну» [240] .

После разгрома революций в Берлине и Баварии перед Германской республикой возникла проблема мира. 22 июня 1919 года Веймарская ассамблея оказалась вынужденной принять Версальский мирный договор, определявший новые границы Германии. Она теряла Эльзас и Лотарингию; часть территории Шлезвига, Данциг, Мемель, Познань и Западная Пруссия отходили к Польше. Часть Нижней Силезии получала только что образованная Чехословакия. Район Эйпена и Мальмеди отходил к Бельгии, тогда как Саарская область передавалась под контроль Лиги наций на пятнадцать лет. Таким образом, Германия теряла восьмую часть своей территории и десятую — своего населения (по статистическим данным на 1914 год). Кроме того, на нее были наложены тяжелые репарации: Германия выплачивала огромные денежные суммы, утрачивала большую часть торгового флота, значительное количество железнодорожного оборудования. Раздел Версальского мирного договора, излагающий обязательства Германии по репарациям, открывался следующей статьей:

«Статья 231. Союзные и присоединившиеся державы объявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники являются ответственными в качестве виновников всех потерь и ущерба, причиненных Союзным и присоединившимся державам и их гражданам в результате войны, навязанной им агрессией Германии и ее союзников».

Вопросу о репарациях суждено было занять главенствующее место в иностранной политике Веймарской республики. Этот диктат возбудил негодование в Германии и привел к возрождению национализма и милитаризма.

«Генерал фон дем Борн пишет: «… у нас нет больше доверия к правительству, которое нанесло такое оскорбление армии и народу». Но никто, видимо, не думал о той ответственности, которая за это поражение возлагается именно на армию.

Мысль о государственном военном перевороте обретала все новых сторонников среди тех самых генералов, которые угрожали отказом выполнять любые задания правительства, подписывающего «постыдный диктат».

Одновременно в Германии получает широкое распространение легенда об ударе ножом в спину («die Dolchstosslegende»). Армия, говорят нам, не была побеждена на поле боя. Она была предана с тыла» [241] .