С той же теплотой встретил нас и Чикаго, хотя, в отличие от Нью-Йорка, европейские дела мало кого здесь волновали. Его население составляют выходцы из самых различных стран. «Здесь, — сказал мне мэр Эдвард Келли, — вас будут приветствовать на 74 языках». Побывав в день приезда на обеде, данном муниципальными властями, побродив на следующий день по улицам и бульварам для ознакомления со строительством, символизирующим новые веяния, ответив на приглашение посетить городскую ратушу, приняв участие в грандиозном банкете, организованном «Ассоциацией торговли» и «Американским легионом», мы повсюду были окружены [247] массой людей самых различных национальностей, но единых в добром к нам отношении.

Канада также встретила нас открытым выражением добрых чувств. Встречавшие меня генерал-губернатор граф д'Атлон и его супруга принцесса Алиса заявили: «Вы могли оценить в прошлый ваш приезд, с какими чувствами встречала Вас наша страна. Сегодня сила этих чувств к Вам и Франции выросла на 300 процентов». — «Почему же?» — «В прошлый раз Вы были для нас вопросительным знаком, а теперь Вы — знак восклицательный!» В Оттаве власти и народ выказали нам все мыслимые и немыслимые знаки внимания. В наших беседах между премьер-министром Макензи Кингом{112} и мною, которые проходили в присутствии министров иностранных дел Сен-Лорана{113} и Бидо, а также послов Ванье и Жана де Отклока, мы чувствовали себя тем более непринужденно, что интересы Франции и Канады нигде и никак не пересекались.

Макензи Кинг попросил меня встретиться с ним с глазу на глаз. Ветеран политики, отстаивающей чисто канадские интересы, сказал мне: «Хочу изложить Вам суть нашего взгляда на вещи. Граница Канады с Соединенными Штатами простирается на 5 тыс. км, и это соседство бывает порой очень тягостным. Канада — член Содружества наций, что иногда нас сковывает. [248]

Наша же цель — быть полностью независимыми. Наши земли необозримы, ресурсы неисчерпаемы. Мы хотим использовать их в наших собственных интересах. У нас нет никаких причин становиться на пути Франции в какой-либо области. Напротив, мы с радостью готовы оказать ей наши добрые услуги, когда она этого пожелает». — «Что касается нас, — ответил я канадскому премьеру, — то две мировых войны доказали весомость вашей помощи. В мирное время мы несомненно воспользуемся вашей дружбой. Ваши слова окончательно убеждают меня, что Франция была тысячу раз права, придя некогда на эту землю и бросив в нее семена цивилизации».

В Париж мы возвращались через Ньюфаундленд, где совершили посадку на американской базе в Гандере. Прогуливаясь, я услышал обращенные ко мне голоса. Я подошел. Большая толпа местных жителей из разных уголков острова собралась у ограды и радостными криками приветствовала генерала де Голля. Храня верность своим прародителям, выходцам из Нормандии, Бретани, Пикардии, когда-то поселившимся на Ньюфаундленде, все говорили по-французски и, откликаясь на зов предков, провозглашали здравицы в честь Франции и протягивали ко мне руки.

Вскоре после моего возвращения собралась Лондонская конференция — последний шанс достичь согласия между четырьмя союзниками. С 11 сентября по 3 октября Бирнс, Молотов, Бевин и Бидо общими усилиями пытались распутать клубок европейских проблем. На деле же в ходе заседаний «четверки» противоречия между русскими и англосаксами все более обострялись. В вопросе об Италии лишь с трудом можно было различить контуры будущего соглашения об Истрии и Триесте. Со своей стороны, Жорж Бидо разъяснил своим коллегам суть незначительных изменений, которые мы хотели внести в демаркационную линию в Альпах, и получил от них согласие на установление новой франко-итальянской границы. Но когда на обсуждение был поставлен вопрос о бывших итальянских колониях и англосаксы заговорили о полной государственной независимости Ливии, а французы предложили передать эту территорию под опеку Италии под эгидой Организации Объединенных Наций, Молотов потребовал для России мандат ООН на Триполитанию. При этих словах у Бевина и Бирнса перехватило дыхание, заседание было прервано, и итальянский вопрос окончательно зашел в тупик. [249]

Такая же ситуация сложилась вокруг проектов договоров с Венгрией, Румынией и Болгарией. Советская сторона настаивала на том, что условия договоров надлежит определять ей, поскольку она располагает для этого всеми возможностями, являясь в этих странах единственной оккупационной державой. Англосаксы принялись протестовать против политического угнетения Россией трех указанных стран, как будто бы это не было следствием соглашений, заключенных в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Но невозможность прийти хоть к какому-то решению особенно ярко проявилась при обсуждении германской проблемы.

Франция оказалась единственной страной, которая смогла предложить конкретное решение. Накануне открытия Лондонской конференции я публично изложил нашу точку зрения на условия заключения мира с Германией в интервью, данном парижскому корреспонденту газеты «Таймс» Джеральду Норману. Уточнили мы свои позиции и на самой Лондонской конференции — в специальном меморандуме и в выступлении Бидо. Конференция не отвергла с ходу французскую программу. Предложение заменить Рейх федерацией германских государств показалось ей разумным. Никакого возражения не встретила идея создания франко-саарского экономического союза. Проект о преобразовании Пфальца, Гессена и Рейнской провинции в самостоятельные государства с их интеграцией в западную экономическую и стратегическую систему также не показался неприемлемым. Наши партнеры сразу одобрили предложение о международном статусе Рура. Но когда Молотов заявил, что Россия также должна быть участницей этого международного проекта и что ее солдаты должны находиться в Дюссельдорфе наряду с частями союзников, Бирнс, а за ним и Бевин схватились за голову. На этом обсуждение предложенного нами решения закончилось. Других решений, кстати, никто не предложил. Участники конференции разъехались по домам после двадцати трех дней дебатов, столь же бесплодных, сколь и обескураживающих с точки зрения будущего развития событий.

В итоге все оказались перед необходимостью действовать в своих зонах по своему усмотрению. На востоке русские занялись социально-политическим обустройством Пруссии и Саксонии на свой лад. На западе американцы, которые оставили без внимания стремление к автономии Баварии, Нижней Саксонии [250] и Вюртемберга, и англичане, которым непосредственное управление Руром и крупными портами на Северном море показалось слишком тяжелой ношей, избрали самый легкий путь — они объединили свои зоны в одну и передали руководство делами коллегии немецких генеральных уполномоченных. Таким образом, было, по сути, образовано временное правительство на переходный период до проведения всеобщих выборов. Идея о подлинной германской федерации растворилась в воздухе. Позднее англосаксы попытаются надавить на нас с тем, чтобы мы присоединили оккупированные нами территории к землям, на которых они восстанавливали целостность бывшего Рейха. Меня это не устраивало.