У Синь Миня была очень большая семья и много друзей-земляков, ежедневно заполнявших его ресторан, и это создавало мне желанную иллюзию чужестранства, ощущение того, что я потерялся в землях тысячелетнего Китая, окруженный сотрапезниками, приветствовавшими меня очень легким, но очень значительным поклоном и непроницаемыми, улыбчивыми взглядами, потому что никто лучше китайцев не умеет улыбаться глазами.

В общем, я там чувствовал себя словно в своей собственной семье: можно сказать, Йереми Минь.

Вечером, последовавшим за изнасилованием Эвы Баэс, по совету неосторожности я пригласил ее поужинать в ресторан Синя. Я сказал «по совету неосторожности», потому что, как вы отлично знаете, неосторожно позволять женщине, о которой ты не знаешь, проведешь ты с ней неделю или всю жизнь, проникать в твои любимые места, в твои тайные святилища, потому что, если связь окажется непродолжительной — а так случается часто, — твой поступок оказывается одним из способов потерять территорию, открыть границу потенциальному врагу: ты приглашаешь девушку поужинать в заведение Синь Миня, порываешь с ней, а через три с половиной дня встречаешь ее там, за столиком с другим типом: она смеется, как пьяная, и неуклюже делает вид, что ест палочками ломейн из креветок или «счастливую семью» с анакардом, например. Но у меня вырвалась фраза:

— Приглашаю тебя сегодня вечером поужинать в ресторане Синь Миня.

И Эве это показалось отличным планом.

(— Кстати, Йереми, ты знаешь, что колдун Эллерэ был однажды в Китае и вступил в контакт с восемью демонами, не учтенными царем Соломоном?)

Кажется, Синь Минь очень обрадовался, увидев, что я вхожу в его ресторан с женщиной, потому что я всегда приходил один, и, должен признать, он из кожи вон лез, чтобы получше обслужить нас, как будто я был мандарином из легендарного рода.

— Это потрясающе. В этом месте заключена сила. Я чувствую что-то особенное… — так оценила ресторан Эва, при этом как будто прощупывая воздух пальцами и ища взглядом и обонянием сернистое лицо какого-нибудь духа, описанного Иоанном Виерусом, полагаю. (Иоанн Виерус был автором книги «Pseudo Monarchia Demonorum» [28] , написанной в далеком XVI веке. Я говорю об этом не для того, чтоб похвастать своими знаниями, а на тот случай, если вам ни разу не посчастливилось иметь девушку-некромантку.)

Так вот, надо сказать, что кому не доставило особого удовольствия видеть меня вместе с женщиной, так это Ли Фону, китайцу лет шестидесяти, с восковой кожей, специалисту по кондитерским изделиям и правой руке Синь Миня.

(—?)

Дело в том, что Ли Фона привлекала мужская идея, и со всеми нами, мужчинами, появлявшимися в ресторане в одиночестве, он обращался так, словно мы были его мужем, недавно вернувшимся с войны против коварных японцев, и он готовил нам особые десерты, и соблазнял нас ликерами из своего личного погреба, и не хватало ему только начать петь нам дурным голосом пекинские романсы во время еды.

Теперь, когда я об этом думаю, мои отношения с официантами желтой расы кажутся мне курьезными: однажды, когда я пошел с друзьями в японский ресторан, когда на десерт мы все нагрузились экстази, потому что Хупу досталась отличная партия, между шутками, в атмосфере внезапного чувства вселенского братства, вызванного метиленэдиоксиметанфетамином (одиннадцать слогов заклинания счастья), усмотрев в рвении обслуживавшего нас официанта манеры гейши, чтобы немного покорчить из себя клоуна — звезду собрания, я, в конце концов, поцеловал его в губы. (Как вы уже слышали.) (В шутку и без языка, но в губы.) Я все еще как будто слышу тишину, воцарившуюся в ресторане: воздух казался барабанной кожей, которая вибрирует, но не звучит, а клиенты смотрели на меня выжидательно, как будто это было только началом гей-спектакля. Официант посмотрел на меня с выражением, которое я не смог истолковать, провел рукой по губам и вернулся к своим обязанностям. Мутис, молчаливый латинист, открыл тогда рот:

— Греческая любовь, — на что Хуп, пытаясь немного навести порядок в своем дыхательном аппарате, ответил:

— Греческая? Нет, это нежная японская педерастия, — и почти упал со стула.

В общем, это был единственный гомосексуальный опыт до того дня: поцеловать в губы официанта ресторана «Комбадасо». (Кстати, Комбадасо, если мифологический словарь, подаренный мне Йери, не ошибается и не врет, был бонзой, который, будучи восьми лет от роду, велел построить удивительный храм и, заявив, что он устал от жизни, возвестил, что хочет спать в течение десяти миллионов лет, так что он отправился спать в пещеру, чей вход распорядился запечатать, и там он и превратился в прах. (Один из худших видов отношений с жизнью, из всех, какие мне вспоминаются, я так считаю.) (Чего я не могу вспомнить — так это имени официанта, которого поцеловал, если я вообще когда-нибудь его знал.) (В любом случае я не знаю, как зовут единственного мужчину, какого я целовал в губы.)

В общем, я ужинал с Эвой в ресторане Синь Миня, и все шло хорошо (несмотря на то что Ли Фон постоянно прогуливался возле нашего столика, словно оскорбленная принцесса из Второй династии, или что-то вроде того), до тех пор, пока Синь Минь в очередной раз лично не принес нам поднос, и Эва закрыла лицо руками.

— Что случилось?

А она затрясла головой:

— Этот человек умрет. Я только что виделаего труп. В очень холодном месте, где вокруг — снег.