Итак, Вареньку выдали замуж. Андрюша и Верочка учились в пансионах. Двух младших воспитывали Куманины. Михаил служил в Ревеле юнкером при тамошней инженерной команде. А Федор продолжал свои занятия в училище.

Шел третий год его ученья.

Он давно уже не был «рябцом», пользовался уважением товарищей, с его мнением считались, хотя он по-прежнему держался в стороне, всегда погруженный в свои мысли или занятый чтением. Учился он хорошо. Со всеми бывал ровен, «рябцов» никогда не обижал, заступался за солдат-служителей, которыми не прочь были помыкать воспитанники. А мечтал об одном: «Одна моя цель — быть на свободе».

Кружок их распался. Бережецкий, получив офицерский чин, больше не жил в училище. Не докончив ученья, ушел Григорович. Он давно тяготился инженерными науками, а тут помог ему случай.

В Петербург навестить сына приехала мать Григоровича. Как-то в субботу вечером он спешил к ней на квартиру. Вечер был осенний, пасмурный, шел мелкий дождь. Свернув с Невского на Большую Морскую, подходя к Кирпичному переулку, молодой человек задумался. Вдруг возле двухэтажного деревянного дома, в нижнем этаже которого помещался магазин картин и древностей, как из-под земли вырос перед ним офицер и скороговоркой сказал:

— Вы пропустили великого князя.

Ничего не понимая, Григорович огляделся. В нескольких шагах от себя он увидел коляску, из которой высунулась треугольная шляпа и знакомый голос Михаила Павловича выкрикнул:

— Поди сюда! Поди сюда!

Григорович похолодел. Плохо соображая, что делает, он кинулся в дверь магазина. Там никого не было. Он помчался дальше, пулей вылетел во двор и, сам не зная как, очутился в мебельном магазине, выходившем на Мойку. Хозяин магазина, сочувственно выслушав юношу, провел его к себе на квартиру, где Григорович и скрывался до темноты. Когда же стемнело, он побежал к матери.

Мало-помалу он успокоился, надеясь, что в полумраке великий князь не разглядел его мундира и дело обошлось. Но не тут-то было. Ночью в квартире раздался звонок. Из училища явился сторож с приказом тотчас же идти в Инженерный замок — всех, мол, собирают.

Пришедшие в замок воспитанники были в полном недоумении. Затем кто-то сказал, что один из кондукторов пропустил великого князя, не сделав ему фронта, и скрылся. К десяти часам утра князь приказал собрать всю роту, пообещав сам явиться. А ежели преступник сознается — вести его в Михайловский дворец.

Григорович счел за благо не подводить товарищей и повиниться, чем весьма обрадовал ротного командира.

Утром Григоровича повели к Михаилу Павловичу.

— Этот шалопай вчера был пьян! — объявил великий князь, указывая на приведенного.

Тут уж ротный командир осмелился вступиться:

— Ваше высочество, этот кондуктор отличается у нас хорошим поведением. Он никогда ни в чем худом не был замечен.

Или слова ротного командира смягчили Михаила Павловича, или великий князь был в духе, но он заговорил уже более снисходительно:

— Представьте, вчера этот шалопай не сделал мне фронта. Я подозвал его. Что же вы думаете? Он бросился от меня в магазин и удрал. Я послал за ним тотчас же Ростовцева, который ехал со мною, но нигде не могли его отыскать. Он точно… испарился!

Последнее слово так понравилось Михаилу Павловичу, что он повторял его без конца и, радуясь собственному остроумию, совсем развеселился. Это облегчило участь виновного. Приказано было посадить его под арест и держать до распоряжения.

Из-под ареста Григорович попал в лазарет — у него заболело горло. Навестившую его мать он просил взять его из училища, уверяя, что здесь его вгонят в чахотку. Любящая мать согласилась.

Федор мог только завидовать товарищу. Сам он должен был продолжать учение. У него не было изрядного состояния и снисходительной, любящей матери. Ему предстояло самому зарабатывать на кусок хлеба.

После смерти отца Федор все чаще и чаще начал задумываться о своей дальнейшей жизни. Теперь, будучи в полной мере предоставлен самому себе, он мог решать те вопросы, которые до сих пор решал за него папенька. А он — покорный сын, приученный к повиновению, послушно следовал направлявшей его воле, не желая огорчать заботливого отца.

Уехав из Москвы и пожив в Петербурге, хотя и в закрытом учебном заведении, Федор уже на многое смотрел иными глазами, приобретая о жизни собственные понятия. Он жалел отца, сочувствовал ему, но отнюдь не разделял его взглядов и суждений. Едва проучившись в училище год, он уже писал Михаилу: «Мне жаль бедного отца! Странный характер! Ах, сколько несчастий перенес он! Горько до слез, что нечем его утешить». И прибавлял: «А знаешь ли? Папенька совершенно не знает света: прожил в нем 50 лет и остался при своем мнении о людях, какое он имел 30 лет назад. Счастливое неведение. Но он очень разочарован в нем. Это кажется общий удел наш».