Душа реки задала странный вопрос герою рассказа, и теперь он мучительно пытается найти на него ответ. Смогут ли близкие остановить героя или он в поисках ответа зайдет слишком далеко?
Слишком рано пришла весна, застала меня врасплох. Не успел подготовиться. Говорят, за три дня до того, как у снега появятся ноздри, надо поймать свой сон и выпить всю воду из него, а потом заесть солью. Тогда река отпустит сердце, и волосы перестанут быть плоскими, мокрыми и не будут разрастаться по всему телу, как водоросли по бревнам в омуте.
Я опять этого не сделал. Думал, до весны еще далеко. Опять духи холмов обрушили сумерки, пахнущие водой, без предупреждения. И теперь болезнь пожирает меня, как кричащий пожирает путника в зимнем лесу.
Вечерами отец запирает двери и прячет ключ в башмаке. Я пью чай из горькой травы, растущей на холмах, и смотрю на окна. Ставни закрыты на большие ржавые засовы, я не смогу открыть их так, чтобы никто не услышал. Днем я понимаю, что так и надо. Вечером хочу уйти, но отец держит меня силой, а мать – слезами. Они посыпают мою подушку солью, чтобы убрать воду реки из головы. Говорят, это тоже иногда помогает.
Тонок путь знания осенью. Душа умирающей реки, подхваченная ветром, играет с нами злые шутки. Обиженная своим вечным умиранием, она становится похожей на ребенка, которого не пустили гулять. И как разозлившийся мальчишка сталкивает со стола кружку с молоком, река сталкивает нас с узкой тропы знания вопросом: «Что я такое?»
Спрашивает и убегает. Заставляет ждать весну. А весной, оживая, сладко поет под тонким льдом, обещая ответ в обмен на душу. Опутывает сердце тоской, от которой тело тает, как лед, кости становятся хрупкими, а кожа – скользкой. Мало кто из спрошенных переживает весну.
Говорят, был один человек, который смог спастись. Он умел доставать слова из снов и складывать их в строки. Этими словами он отпугивал кричащих и выманивал рыбу. А когда река спросила его, он ответил ей тремя строками, и вода отступила. Так говорят одни старики. А другие рассказывают, что ответа он не знал, но река полюбила его за слова и освободила. Так это было или иначе, но тех трех строчек уже никто не помнит, и спастись не дано никому – мы не умеем ловить слова.
Поэтому, как только южный летний ветер отдает свое семя и затихает, мы стараемся не выходить из дома без надобности. Никто не может знать, когда налетит влажный ветер реки и швырнет в голову вопрос. От этого спасет только шапка, сплетенная из шерсти кричащего. Вой кричащего запутывается в ней и не дает услышать вопрос, которые приносит ветер.
Если это случится, вряд ли удастся пережить даже одну весну. Я пережил уже две.
Лед становится все тоньше, знаю, хотя ни разу не был на реке с самой зимы. Я чувствую реку, потому что все время думаю о ней.
Я споткнулся на тропе знания три года назад, осенью, когда мы солили рыбу на берегу. Складывали рыбу в бочки, посыпали крупной желтой солью и писали на пузатых боках знак долгой жизни. Дул мокрый ветер, приносящий болезни и вопросы. Работа разогнала мою кровь, и вместо ума в голове остался только пот. Я снял шапку.
«Ты знаешь, что у реки есть тело и кровь, что летом она живет, а зимой умирает, – сказал ветер. – Ты знаешь, что ее кровь – женская, а тело – мужское. Но ты не знаешь, что такое река».
«Что такое река?» – спросил ветер. «Что такое река?» – спросил я у рыбаков, и они отвернулись от меня, плотнее натягивая свои шапки. «Что ты такое?» – спросил я у реки, но ее душу уже унес ветер, и она не смогла мне ответить.
Загривок отца налился кровью от гнева, когда я сказал, что люблю реку. Я просил отпустить меня к ней, но меня не слушали. Отец нарисовал знак послушания на моей одежде, а мать побежала варить чай. Потом они долго просили духов холмов вразумить меня…
Но я уже третью весну прислушиваюсь к далекому журчанию, пытаясь услышать ответ. Третью весну я умираю от тоски. Третий год не ловлю рыбу летом, не солю ее осенью и не собираю клочья шерсти кричащих зимой. Люди отворачиваются от меня, боясь, что я проберусь к ним в головы и буду спрашивать о реке. Они рисуют знак защиты на земле, когда видят в окне мое лицо. Я слишком долго живу, мои волосы стали совсем плоскими и шевелятся во сне. Река все равно заберет меня рано или поздно, лучше приду к ней сам.
Но родители не понимают этого. Они ждут, что горькая трава и соль помогут и я забуду вопрос. Днем я тоже надеюсь. Но когда приходят сумерки, понимаю, что река сильнее холмов…
Черной печалью заливает тело и разъедает кости. Я понимаю все больше и не знаю только главного. Знаю, что кожа становится скользкой от слез реки, тоскующей обо мне. Знаю, что горечь травы может заглушить горечь незнания и потому ненадолго помогает. Я рисую знаки понимания на стенах, но родители не видят их.