Кости заполняли расщелину почти до половины – вперемешку с сухими листьями и веточками, мягкими перьями и хвоинками, совсем тонкие, изъеденные временем, ослепительно-белые, серые с зеленым налетом, и совсем свежие, с присохшими ошметками мяса, с торчащими перламутровыми жилками. Нина прикинула глубину щели. Получалось – гнезду намного больше пятидесяти лет. Повезло.

Сделав несколько кадров, Нина натянула перчатки и принялась за работу. Рядом лежало уже несколько свертков, испещренных пометками, когда под колючей веткой мелькнуло разноцветное пятно.

Нина замерла, непонимающе глядя на кости – обыкновенные кости обыкновенных, изученных вдоль и поперек мелких грызунов, довольно свежие еще – на одной виднелся кусочек мяса, – и сверкающие всеми цветами радуги. Потянула из рюкзака фотоаппарат, несколько раз нажала на спуск и задумчиво оглядела скалу. Скала была старая, надежная, вся в выступах и трещинах.

Цепляясь за шершавый камень, Нина поползла к цветущему кусту. «Хоть кусочек шкурки найти», – стучало в висках.

***

Рассветные сумерки осторожно пробирались между сухими стволами, сиреневый свет трогал лицо, ел соль, засохшую на щеках. Стрекотали первые птицы, прогоняли крики Желтоглаза. Тревожные запахи ночи уходили, и Нани, улыбаясь сквозь остатки слез, впитывала горько-сладкий аромат утренней травы. Потягиваясь, смотрела, как медленно опускается на землю скала, как затягивается солнечными лучами рваная дыра, оставленная в небе каменным клыком.

Найти гнездо Желтоглаза было легко – он так часто смотрел на куст, загораживающий выход из норы, что на колючих ветках остались золотистые цветы – следы его взгляда. Пробежав по камням, Нани нашла заветную трещину – ровно под норой лежали сброшенные Желтоглазом кости, алые, золотые, синие. Нани присела, разглядывая, читая узор, впитывая краски. Контуры, нарисованные старой Са, заполнялись, ложились в ладони цветными пятнами. Нани рассмеялась от удовольствия – время получалось красивое, яркое, стройное. Поскрипывал мертвый лес за спиной, серебряные стволы покрывались мощными складками коры, и уже сыпалась с мягким шорохом призрачная хвоя.

Нани провела пальцем по костяному узору и вздрогнула: среди обычных костей несколько светились ослепительным, ярким белым – как солнце в полуденном небе, как снег, не тронутый солнцем. Не веря своим глазам, Нани еще раз вчиталась в узор.

Желтые цветы тревожно смотрели на нее, качались, предупреждая, когда она карабкалась по скале к дырке, но Нани не обращала на них внимания. Кости из чужого мира были сложены в ее судьбу. Желтоглаз ошибся, перепутал, – а значит, он не посмеет помешать ей хоть одним глазком взглянуть на ту сторону.

***

Желтоглаз иногда путает, кости не на ту сторону бросает. Затем и сторожит – чтобы глупые люди, чужой судьбой приманенные, на другую сторону не лезли. Пропустить никак нельзя – от того у Желтоглаза ни спины, ни живота нет, голова в любую сторону смотрит. От того и ошибается, что ни зада у него, ни переда… Сам ошибается, сам исправляет.

Вот опять – зашуршали, как серые мыши, вкусные мыши. С обеих сторон в нору ползут, неймется им. Посмотрел одной в душу – зачем? Куда лезешь? Не знаешь, что нельзя? Посмотрел другой. Запищали мыши, заплакали – не любят, когда Желтоглаз в душу смотрит, пугаются. Слишком жаркий взгляд у Желтоглаза – мышам не вытерпеть. Не лезут больше, не подсматривают. Можно дальше дремать, телом дыру загораживать…

***

Нина успела только заметить, как засветились отраженным светом филиньи глаза. За спиной грохнуло, и в спину ударило жаром. «Поджег», – нервно хохотнула она, вспомнив Санины байки, и, покрепче умостившись на скале, оглянулась. Увиденное стерло улыбку: несколько сухих кедров горели гигантскими свечами; внизу в клубах тяжелого дыма чернели, скручивались листья кустарника. Пламя быстро распространялось, окружая скалу. Паника полоснула по нервам раскаленным жгутом, на секунду показалось, что спасения не будет, и лесной пожар сожрет не только тело, но и душу, и разум, и даже воспоминания о Нине сгорят, превратятся в угли. Жар становился все сильней, казалось, она сама уже горит изнутри, спаленная взглядом филина. Мелькнул перед глазами Санин дед – трясущаяся, слюнявая от вечного ужаса развалина. Нина до боли прикусила губу, из последних сил давя страх. Рванувшись, она выскочила на вершину, надеясь спуститься на другую сторону Чертовых Пальцев.

Едкий дым поднимался от травы, и чудовищными факелами пылали остовы уже однажды сгоревших кедров. Спускаться было некуда – лес горел со всех сторон. «Да почему же так?!» – подумала Нина. Коленки подкосились, она со всхлипом опустилась на камень и тут же с криком подскочила, задев что-то живое. На камне, скорчившись и обхватив себя руками, сидела девушка. Она мерно раскачивалась, и сквозь гул и треск пламени Нина услышала отчаянные рыдания, больше похожие на вой. Девчонка вцеплялась ногтями в плечи, прятала голову в колени – как будто мучаясь от невыносимой боли. «Обгорела!» – с ужасом подумала Нина, и тут девушка встала, и, подняв заплаканное, но чистое лицо к небу, шагнула к краю скалы.

Страх отпустил, уступив место злости. Нина схватила девчонку за рукав, поворачивая к себе, и изо всех сил влепила пощечину. Зажмуренные мокрые глаза изумленно раскрылись.

– Мы пересидим здесь, на скале! – проорала Нина. – Будем ждать, пока не прогорит! – девица молчала, и Нина потянула ее подальше от края. Вовремя – огонь добрался до подножия Чертовых Пальцев; уцепившийся за камни кедр вспыхнул, выбросив столб пламени. Девушки поспешно отступили, и Нина испуганно провела рукой по лицу, проверяя, цели ли ресницы.