«Иисус не имеет никаких видений; Бог непосредственно говорит Ему, Бог в Нем, и Он в собственном сердце находит все, что говорит о Своем Отце. Он живет в неразрывной связи с сердцем Бога; Он слышит и понимает Его, без грома и горящего куста, как было с Моисеем, без открытой бури, как у Иова, без оракула, как делали древние греки, без гения, как Сократ, без Архангела Гавриила, как у Магомета. Образы и галлюцинации совсем не имеют здесь места. Опьянение Суфи, который выдавал себя за одно с Богом, представляет совершенно другое явление. Иисус верил, что стоит в непосредственной связи с Богом; он считал Себя Сыном Божиим. Он обладал высочайшим боговедением, которое когда-нибудь существовало между людьми». (La plus haute conscience de Dieu qui ait exist'e au sein de l'humanit'e a 'et'e celle de J'esus». Стр. 54).

«По всей вероятности, Иисус с самого начала смотрел на Свои отношения к Богу как на отношения Сына к Отцу. Это Его великое оригинальное дело, и в этом отношении Он никаким образом не принадлежит своему народу (En cela il n'est nullement de sa race). Ни иудей, ни магометанин не учили такому пленительному богословию любви. Бог Иисуса – не гневный владыка, уничтожающий людей, когда Ему угодно, осуждающий, когда вздумается, или делающий нас блаженными, когда Ему заблагорассудится. Бог Иисуса есть наш Отец. Мы слышим Его, когда прислушиваемся к тихому внутреннему голосу, говорящему в нас: «Отче»! Бог Иисуса – это не пристрастный Владыка, избравший израиля в Свой народ и, несмотря ни на что и ни на кого, покровительствовавший ему. Он есть Бог всего человеческого рода». (Стр. 50).

«Ни Ветхозаветный Закон, ни талмуд не покорили и не переменили мира. Евангельская мораль остается высочайшим творением, которое вытекло из человеческого сознания, прекраснейшей книгой закона совершенной жизни, книгой, которая когда-нибудь изображала нравственное учение». (Стр. 61).

«Евангелие – это самое надежнейшее успокаивающее средство среди житейских забот, это постоянное sursum corda (горе сердца), могущественное забвение земных треволнений, сладостное напоминание, подобное тому: «Марфа, Марфа! Ты заботишься и хлопочешь о многом, – одно только нужно!» Благодаря Иисусу, – самое жалкое существование, влачимое среди печального или рабского исполнения долга, носит на себе отражение Неба. Среди нашей шумной цивилизации одно воспоминание о свободной галилейской жизни действует освежительно, подобно «росе ермонской», которая спасла мир от бесплодия и ничтожества, которые готовы были совершенно облечь ниву Божию». (Стр. 127).

«Христос в первый раз высказал мысль, на которой основывается здание вечной религии. Он основал истинное богопочтение, не приурочивая его к какому-нибудь известному возрасту и климату, – богопочтение, которое до конца мира найдет для себя место в великих душах… Если бы другие планеты были заселены жителями, одаренными разумом и нравственностью, и если бы они услышали слово Иисуса, то и их религия не могла бы разниться от той, какую проповедал Он у колодезя Иакова. Люди были неспособны остаться при богопочтении (в духе и истине): мы достигаем идеала такого богопочтения разве лишь на одно мгновение. Слова Иисуса были ярким лучом среди темной ночи: восемнадцать столетий необходимы были для человеческого рода (ах, что я говорю! только для бесконечно малой части человечества) для того, чтобы свыкнуться с этим светом. Но свет обратится в совершенный день, и человечество, пройдя чрез все фазы заблуждений, возвратится к этим словам как к бессмертному выражению своей веры и надежды». (Стр. 168).

«Покойся теперь в Своей славе, величайший Основатель: Ты исполнил Свое дело, Твое Божество стоит незыблемо.

Не опасайся, что дело Твоих трудов может погибнуть через какую-нибудь ошибку. Возвысившись над областью заблуждений, Ты с высоты Божественного мира будешь всегдашним свидетелем бесконечных плодов Твоего дела. В вознаграждение за несколько часов страданий, не раз посещавших Твою душу, Ты увенчан совершеннейшим бессмертием. В течение тысячелетий мир будет проповедовать Тебя! Ты – знамя наших споров, знамя, около которого завязывается отчаяннейшая борьба. В тысячу раз Ты стал жизненнее, в тысячу раз возлюбленнее после Твоей смерти, чем в продолжение Твоей жизни на земле. Ты сделался столь драгоценным камнем для человечества, что для того, чтобы искоренить Твое имя в этом мире, необходимо разрушить мир до основания. Между Тобой и Богом нет различия. (Entre toi et Dieu on ne distinguera plus). Совершенный победитель смерти, вступи во владение Твоим Царством. Царский путь, по которому Ты должен пройти, приготовленный в течение тысячелетий поклонниками Твоими (des si`ecles d'adorateurs), вполне принадлежит Тебе». (Стр. 303).

«Что бы ни случилось в будущем, никто не превзойдет Иисуса, почтение к Нему всегда будет юно, беспрерывно, Его история всегда будет вызывать слезы; Его страдания всегда будут трогать благороднейшие сердца; во все времена будут возвещать, что между сынами человеческими не родилось никого больше Иисуса. (Quels que puissent ^etre les ph'enom`enes inattendus de l'avenir, J'esus ne sera pas surpass'e. Son culte se rajeunira sans cesse; sa l'egende provoquera des larmes sans fin; ses souffrances attendriront les meilleurs coeurs: tous les si`ecles proclameront qu'entre les fils des hommes, il n'en est pas n'e de plus grand que J'esus». (Стр. 325).

Из сочинения «Broken Lights: an Inquiry into the present Condition and future Prospects of Religions Faith». Boston, 1864 г. Стр. 150 и след.

Это небезынтересное для нашей цели сочинение произвело в Англии религиозную борьбу, виновницей которой была одна английская дама, почитательница и последовательница Феодора Паркера, мисс Коббе.

О сочинении Ренана «Жизнь Иисуса» мисс Коббе справедливо замечает, что главная цель автора не удалась; это дало ей право обвинить Ренана в полупантеистической точке зрения, которая игнорирует личность Бога, нашего нравственного владыки, отвергнув и уничтожив в нашей душе действительные плоды покаяния, прощения и возрождения. Она объясняет, что «суждение о духовном предмете с точки зрения моральной и эстетической всегда бывает неудачно» (стр. 150). На некоторые места «Жизни Иисуса» Коббе делает следующие замечания (стр. 150–151): «применение эстетической критики к глубочайшим тайнам религии чрезвычайно трудно, что, несомненно, зависит от ограниченности чувства пред святостью идеи, которая подвергается критике. Из того уже, что автор «Жизни Иисуса» не сумел представить в настоящем свете известную притчу о блудном сыне «une d'elicieuse parabole» и оценить сострадание Христа к покаявшейся Магдалине как к одной из «Jalousie pour la gloire de son P'ere dans ces belles cr'eatures», и из того, что эти вещи могли бы быть представлены иначе, видна, можно сказать, его неспособность понять Божественное во Христе, – в Его взгляде на грех. Этот-то недостаток критики бывает причиной неизбежных вопросов: «что вы думаете о Христе? Чей Он сын? Кто и что был этот великий пророк, который восемнадцать столетий назад проходил палестинские нивы и который с тех пор почитается за Бога самой первой в мире нацией?» Мисс Коббе высказывает затем свой собственный взгляд на Христа, называя свою точку зрения «теистической». Но только ее «теизм» далеко отличен от теизма библейского и представляет новую фазу деизма и натурализма, подогретых и оживленных новейшей филантропией и религиозным сентиментализмом. Мы приведем из сочинения Коббе замечательнейшие места как свидетельство заблуждающейся души, ищущей во мраке неизвестного ей Спасителя.

«Четыре Евангелия, – говорит она, – дали нам столь живой образ, и этот образ столь долгое время блистает золотыми лучами перед глазами христианства, что крайнее, что может сделать наша философия, состоит в сознании своего, частного, заблуждения».

«Время не оставило нам совершенного и верного изображения этого благородного Лица, некогда озиравшего палестинские равнины; никто не может представить нам Его, ни одна фотография не скажет нам, таков ли Он был, каким представляют Его себе наши сердца. Еще с сильнейшей болью смотрим мы на волны времени, желая увидеть в них изображение поблекнувшего и исчезнувшего образа, каким его ясно можно было видеть в воде, когда Иисус смотрел с корабля на шумящие волны Геннисаретского озера, успокаивая испуганных учеников. Некоторые, впрочем, черты этого образа представляются нам часто как бы для того, чтобы только успокоить нас, но и при всем этом в целом все-таки остается впечатление лица, исполненного благодати и истины».