Потом была эта двуногая. От самки исходили манящие, будоражащие запахи — он был голоден, а перед ним находилось мясо. Но она заметила его первой (как охотнику, ему пока не хватало опыта) и подняла тревогу. Пришлось бежать, ибо на крик могли примчаться другие двуногие, а он не был готов драться.

Обоняние и смутные обрывки воспоминаний привели его в другое, запасное логово, куда, как помнил, он уже несколько раз прятался в минуту опасности. Там царили тишина и покой. Там была «она» — самка. Он затаился в ее логове и на какое-то время почувствовал себя в безопасности, но его спугнули. Спугнули, когда «она» была рядом, в пределах досягаемости — мягкая, теплая, родная. Там были другие самцы, возможно, даже его конкуренты. Но это были двуногие, и он предпочел сбежать.

Ему удалось выбраться из этой странной бесконечной норы, проделав новый выход прямо сквозь странную стену, которой как бы не было. Напрягая тело, он как-то сумел вырваться на свободу, одолел еще несколько преград и помчался прочь. Инстинкт гнал его подальше от людского жилья с его вонью, шумом, грязью и ощущением страха. Прочь, в чащу леса. Под защиту деревьев и трав.

Сначала он бежал на двух ногах, как когда-то в прошлой жизни, но потом звериные инстинкты взяли верх, и дальше его тело вспомнило все само. Он понесся на четырех ногах длинными скачками, сначала сжимая тело наподобие пружины, а потом резко толкая его вперед. Это было великолепно. Свобода движений опьяняла, давала радость, о которой прежде не имелось понятия.

До леса, как смутно помнил, было всего около двух десятков верст по собранной в складки, состоящей из возвышений и впадин равнине. Мелочь для дикого животного! Но все-таки, когда добрался до опушки, он так устал и запыхался, так болели с непривычки передние лапы, что на несколько минут просто повалился на траву, тяжело дыша и силясь унять дрожь в напряженных членах. Справившись наконец со слабостью, он кое-как выпрямился, по одной подтягивая все конечности, и присел, озираясь по сторонам.

Нос чуял запахи — десятки, сотни запахов и их мельчайших оттенков. Каждое дерево, каждая травинка пахли по-особенному. Нужно было время, чтобы разобраться где что. Работа не для одного часа и даже не для одного дня, а у него так мало времени. Немного помогали глаза и уши. Зрение ослабело, но он быстро приноровился фокусировать взгляд на отдельных предметах — быстро осматривал, запоминая внешний вид и запах, накладывая одно на другое и составляя цельную картину мира. Звуков было тоже много. Шелест веток и травы, поскрипывание старых сучьев, еле слышное потрескивание остывающих, нагретых за день камней. Вот сквозь сон встряхнула перьями птица. Сонно каркнула ворона… Метнулась в ворохе опавших листьев мышь. Заныл над ухом первый комар. Эхо донесло далекий птичий крик со стороны человечьего жилья. Все это тоже складывалось в копилку памяти.

Присев (старая привычка того, другого тела все еще брала свое, да и размер задних лап не позволял устроиться по-иному), он водил головой из стороны в сторону. Связных мыслей, как у человека, не было. Он не думал, не размышлял, не рассуждал. Он жил инстинктами, и они в полный голос твердили, что времени мало, а он должен успеть так много.

Чувство вседозволенности, власти, внезапное осознание своей силы, а также радость свободы кружили голову. Задрав морду, он разразился хриплым кличем-воем, выплескивая накопившееся раздражение, тоску, нетерпение — и вызов. Прежде всего — это его территория. Он здесь вожак. Это — его земля. И остальные должны либо подчиниться и признать его власть, либо уйти прочь.

Его голос еще звучал, горло еще дрожало и судорожно сжималось в спазмах — он помнил, что прежде не мог издавать таких звуков, и это испугало, когда издалека пришел ответ. «Волкопсы», — мелькнуло в памяти откуда-то взявшееся слово. Он не понимал их наречия, но уловил эмоции и настроение. Нет, ему не бросали вызов — стая просто отзывалась на клич вожака. Любопытство и нетерпение — вот что слышалось в их вое.

Он ответил, стараясь показать радость от встречи со своими сородичами, и потрусил навстречу. На четырех конечностях это получалось как-то нелепо, и вскоре пришлось выпрямиться. Так было не совсем правильно, зато привычно. Да и дело пошло быстрее, что немаловажно. Ведь времени имелось так мало!

— У нас не более двух суток, — рассуждал «подорлик». — Время работает против нас. Сегодня и завтра. За это время мы должны выследить и изловить оборотня, где бы он ни был. Только он может внятно ответить на вопрос, куда исчез князь Витолд.

Тот до сих пор не появился, и замок погрузился в уныние. Лишь старый Генрих Хаш и его сын не теряли надежды. Еще на рассвете, по холодку, они разослали гайдуков на разведку во все стороны — смотреть и слушать в оба, но быть при этом настороже и начеку. Обычно оборотни, как сказал «подорлик», прячутся с наступлением рассвета и выбираются лишь по ночам. Возможно, днем оборотню даже удастся вернуть себе человеческий облик, и если не отыщет укрытия, голый незнакомец обязательно возбудит любопытство у местных жителей.

Так оно и случилось. После полудня прискакал один из гайдуков, решивший в своем охотничьем рвении наведаться в Уводье. Там из уст в уста передавалась странная весть — некто неизвестный, явившийся на рассвете в окружении стаи волкопсов, чуть ли не до полусмерти напугал пастуха, который только-только выгнал за околицу небольшое стадо. Пастухом служил старый и подслеповатый дед, у которого в подпасках был мальчишка — настолько ленивый, что его уж и не знали, куда пристроить, чтобы даром не кормить.